Но у славян-язычников не было "деления" на "чистых" и "нечистых" - эти два противоположных начала в их сознании сливались в одну сверхъестественную силу, наполнявшую собой всю видимую и невидимую вселенную. Наблюдая за борьбой, которую вели между собой божества, и поддерживая всей душой и сердцем добрые, светлые начала, язычники пытались задобрить обе стороны, заручиться покровительством и тех и других. "Сила" и "власть" "володетеля" "пастбищ" невольно внушали почтение к нему. Но это почитание и задабривание "злого божества" ни в коей мере не было похоже на зародившиеся во времена античности и развившиеся в Средневековье культы Злого духа и Сатаны.
Повальное увлечение "сатанизмом" в наше время вызвано отчасти романтизацией самого образа и неверием в победу добрых сил. Явление, прямо скажем, для России и славянства в целом совершенно чуждое, здесь мы должны полностью признать эффект привнесения.
Уважая в какой-то мере "силы зла", считаясь с ними как с реальным явлением (ураганы, наводнения, моры, засухи), славяне никогда не отрицали "сил добра", всячески подчеркивая их первичность - отсюда и особый нравственный подход, отсюда и резкая дуалистичность. Поклонение Дьяволу как таковому могло тысячу, две тысячи лет назад и ранее упрочиться на Востоке, в Центральной Европе. Но оно отрицалось с ходу в местах проживания славянских народов.
Исключением здесь, пожалуй, является лишь наше время "сатанизм" исключительно успешно внедряется в сознание. Причин тому множество, и прежде всего - полное разрушение русского и славянского культурного слоя в нашей стране и последующее массированное вторжение американизированной псевдокультуры с ее культом силы и Дьявола.
Но мы ведем речь о тех временах, когда ни самой "Америки", ни "американизма", ни "сатанизма" в местах расселения славянства не было и быть не могло. И здесь мы видим одну характерную деталь: славяне и три, и четыре тысячи лет назад, как и в более поздние времена, старались не возвести в степень отрицательные свойства Злого духа, а наоборот - где только можно, очеловечить его, как бы прикрепить к дому, полю, бане, лесной сторожке и так далее. То есть выделить в этом "злом духе" какие-то добрые и полезные качества, а затем, используя их, приноравливая их по-своему к своим надобностям, приручить это "злого духа". Конечно, о полном согласии и любви не могло быть и речи, но все же элементы такого "приручения" налицо.
В Велесе-Волосе сконцентрировано все то, что мы видели в родственных ему "чудищах", а точнее, в расселившихся по миру его потомках. Он и чудовищный змей, и хранитель подземного золота, и слепец, прозревающий на время и убивающий взглядом, и угонщик скота, вечно воюющий с богом-громовником, вечно погибающий от каменных "перунов" и вечно воскресающий для того, чтобы сразиться вновь. Обо всех этих качествах можно прочитать в книге Б.Успенского "Филологические разыскания в области славянских древностей". Обозначить их все в нашей малообъемной работе просто невозможно.
Но перечисленные функции есть подтверждение лишь "братства", то есть одновременности происхождения Белеса и самых древних "чудищ" других народов. Мы же взялись доказать его "отцовство", найти ту начальную черту образа, которая не проглядывает у других.
Для этого надо внимательно приглядеться к лесной ипостаси Велеса-Волоса, к Велесу-лешему и Велесу-медведю, хромающему на своей "липовой ноге", в то самое время, когда старуха варит его "мертвую кость". Изо всех реконструированных обликов чудовища эти - самые древние, первобытные. Вместе с тем, именно они, наряду с прочими мифореликтами сохранились на русской земле, во многих областях которой бытовали сказки о борьбе Перуна-Ильи с лешим, с лесовиком - олицетворением сверхъестественных сил чащобы.
Кроме лешего у Велеса есть множество лесных ипостасей - и лихо одноглазое, и оплетай, и прочая нечисть. Но наиболее ярко Велес проявляется в хозяине леса, в том, кого не называли по имени собственному, чтобы не накликать, а говорили про него вскользь, будто бы мимоходом - дескать, тот кто про мед ведает.
Не сказочные драконы и не трехглавые химеры вселяли ужас в палеолитического и неолитического охотника-собирателя, а вполне реальные косматые, волосатые обитатели чащоб - спящие подолгу в холмах-берлогах, вылезающие оттуда будто из-под земли, из самой преисподней, огромные, свирепые, полуслепые после спячки, раздувающиеся в ярости и поблескивающие отсыревшей и сальной шерстью, дико ревущие на всю округу и потрясающие ревом не столько небеса, сколько сердца людей, несущие смерть или увечье, а позже, когда охотник научился сохранять в загонах добытый им рогатый молодняк, так и ворующие этих "быков и коров". А если мы копнем еще чуть глубже, так натолкнемся на жутких и свирепых пещерных медведей. Вот уж где воистину соединяются все понятия: и "волосатости", и "пещеры", и "укрывательства", и "преисподней" со всеми утащенными в нее "богатствами", и "величины, величия", и прочих.
Ни у одного божества-чудища: ни у Валы, ни у Велса, ни у Балора - мы не находим этих нескрытых изначальных медвежьих черт. Если они и есть, то, как мы имели возможность видеть, в очень затуманенном состоянии, в таком, что сразу и не выявишь их. Но они есть практически в самом первоначальном виде у Волоса-Велеса, предания о котором передали русским славяне, праславяне, протославяне, получившие их в свою очередь от ранних индоевропейцев и, судя по всему, от тех общностей, которые существовали до них.
Прийти откуда-то со стороны окультуренный и опоэтизированный Велес, наверное, и мог бы. Но не быть бы ему тогда народным кумиром, продержавшимся тысячелетия, так как не было случая в истории, когда не элита, а сам народ, .живущий от земли, поклонялся бы привнесенному литературно-эпическому персонажу и уж тем более наделял бы его медвежьими чертами. Нет, Белес - божество исконное, глубоко первобытное, сохраненное в первозданной свежести лишь славянами.
Когда мог появиться на свет доисторический Волос, чьим именем было наречено созвездие Плеяд-Волосынь, сулящих своим блеском удачную охоту на медведя? Шесть тысяч лет назад, девять, двадцать? Неизвестно. Может, именно Волос и было то табуированное, неназываемое имя медведя-чудища? Имя единственного по-настоящему опасного для древнего охотника зверя, обожествленного им.
Страшны были волк, вепрь, рысь. Но их можно было как-то обойти. Сами они также не слишком навязывались, старались избегать человека. Другое дело медведь - убийца, вор и разоритель бортей. Вспомните совершенно четко прослеживающуюся связь "волосатости" и Валы с пчелами, медом и прочими характерными вещами. Таких совпадений не бывает.
