Робот его нервировал. Не давал работать, пялился бессмысленными фотоэлементами в спину, будто нарочно сломался именно в этой позе – чтобы подглядывать за тем, как Кубик составляет расчеты на компе. Передвинуть же его в одиночку было трудно – тяжелый и ухватить неудобно.
В результате Кубик бросил работу, назло железному пугалу расковырял его панели и принялся ждать помощи.
Некоторое время спустя дверь открылась, и он облегченно выдохнул. Однако это оказался не сим, обслуживающий технику, а всего-навсего добрый приятель Раффл. Кубик страшно обрадовался и сразу повесил проблему на друга.
Раф обошел расхристанного робота кругом, вдумчиво дергая себя за ухо, и сказал:
– М-да.
– Что ты предлагаешь? – оптимистично спросил Кубик. Вдвоем против одного робота было уже не так страшно.
Раф глубокомысленно почесал в затылке.
– Нужно воскурение.
– Чего? – опешил Кубик.
– Воскурение, говорю. Жертвенный дым. Они это любят.
– Кто любит? – еще больше озадачился Кубик.
– Кто, кто, – проворчал Раф. – Д ухи любят. Которые внутри роботов сидят.
Кубик изумленно смотрел на товарища.
– Ты что, Раф? Я считал тебя… А ты… Ты суеверен, как… как горл. Ты веришь в эти… эти…
– Салага ты еще, Кубик. – сказал на это Раф. – Никакое это не суеверие. Значит, так. Жди здесь. Я сейчас.
И ушел.
Кубик подождал.
Через десять минут Раф вернулся. В вытянутой вперед руке он держал за длинный розовый хвост белую мышь. В другой нес плоское металлическое блюдо, почерневшее в центре.
– Подержи, – велел он Кубику и передал ему мышь. Кубик брезгливо сморщился. – Смотри не выпусти.
– Где ты ее взял?
– Там где все берут. На складе спецсекция работает. Ты думаешь, у тебя первого робот скисает? Тут у всех те же проблемы. А ремонтников всегда где-то носит. Воскурение проще сделать.
– Что, действует? – ехидно спросил Кубик.
– Проверено.
Раф положил блюдо на стул, стул придвинул к роботу, достал из куртки карманный нож.
– Давай.
Он осторожно взял мышь за мордочку и аккуратно перерезал ей шею. Кровь закапала на блюдо. Туда же Раф положил белое тельце. Снова полез в карман, вытащил настоящий лист бумаги и поджег его. Потом накрыл им мышиный труп.
– Нужно, чтобы топливо было натуральным. Масло или бумага. Горючка не годится. Запомнил? Потом сам будешь все это делать.
– Не буду, – покачал головой Кубик. Ему было жалко мышь. Живое существо.
По комнате поползла вонь горелой шерсти и плоти. Кубик закрыл нос ладонью и спешно вышел в коридор.
Пять минут он слонялся под дверью, прислушиваясь и изнывая от непонятных, но отвратительных ощущений. Наконец Раф позвал его.
– Готово. Принимай, – с гордостью показал он на оглядывающегося по сторонам робота. Вид у ожившей железки был не очень-то бравый, зато действия вполне осмысленные. Робот-уборщик запахнул свой панцирь и вежливо прогундосил:
– Благодарю вас.
Затем засосал в свои внутренние емкости для мусора обгорелую тушку и бумажный пепел. Впрыснул в воздух нейтрализатор задымления и запаха и укатил, забрав с собой воскурительное блюдо.
Кубик впечатлился. Воскрешение робота происходило по всем канонам чудосотворения и не могло не вызвать трепета. Нервического трепета, близкого к истерике или даже буйному припадку. К счастью, Кубик умел сдерживать свои бессознательные порывы.
Раф внимательно смотрел на него.
– Ничего, привыкнешь, – успокоил он Кубика. – Все привыкают. С первого раза тяжело, конечно. Тебе еще повезло, что ты здесь уже год обживаешься. А мне это показали почти сразу, как сюда попал. Меня потом по всем этажам разыскивали. Представляешь, иду с закрытыми глазами, аккуратно все углы обхожу. Без сознания! Это мне потом рассказывали. В себя пришел только в медблоке. Вот тебе и чудеса.
Кубик рассеянно покивал.
– Между прочим, – продолжал Раф. – Я чего к тебе пришел-то. Ты текущий процент по своему сектору получил?
– Сегодня не успел еще. С чучелом этим куковал. А вчерашний – восемьдесят пять. А что?
– А то. У меня сегодня девяносто четыре. У Тадика – девяносто пять. У Серого – девяносто три и восемь. Ну и так далее.
Кубик мрачнел на глазах.
– А чего ты хочешь. Высокая пластичность с самого начала в сценарии была задана. Думать же надо было.
– Надо было, – согласился Раф. – Только чего теперь жевать про это – надо было, не надо. Если до ста дойдет, мы все можем вылететь в задницу.
– А что… будет? – осторожно осведомился Кубик.
– Точно никто на знает. Потому что никогда раньше не доходило. Но предположения имеются. После сотни пойдет ускорение. Процент будет нарастать со скоростью единица в час. Это по прикидкам. Начнутся необратимые изменения. Если заснять разложение трупа в течение года, а потом прокрутить за две минуты – вот так это примерно будет со всем реалом. Он просто сбесится. Будет… как его… первобытный… первородный… хаос.
– А Конкурс? Он останется?
– Ничего не останется, – мрачно пророчествовал Раф. – Ни Конкурса, ни нас с тобой. Хорошо, если планета Земля не…тся совсем.
Кубик уселся на стол и скукожился.
– Страшно, – сказал он сипло.
– Поджилки трясутся, – поддакнул Раф.
– И это все устроили мы? В смысле – Центр?
– Ну уж нет. Лично я заламывать руки и ползать на коленях не собираюсь. Не мы же их всех лысыми неграми сделали. Народ хочет справедливости. Он ее получил. Так? Объективная самопроизвольная трансформации реала в соответствии с заданными параметрами. Ты вспомни, с чего это все началось.
– С чего?
– С зависти. Желание справедливости растет четырьмя ногами из зависти. И только одной ногой из чего-то еще.
– Да это понятно. – Кубик махнул рукой, словно муху отогнал. – Но почему же это все так… тупо? Как будто живем среди дебилов. Высшая школа сразу исчезла, ты помнишь? Как языком слизнуло… это… животное такое было… не помню название.
– Корова.
– Вот-вот. А ты заметил, что люди на улицах одеты… как страшилки на Хэллоуине?
– Одежда украшает человека. Справедливость требует, чтобы она украшала всех одинаково… или одинаково уродовала.
– Вот-вот, – повторил Кубик. – Почему же всегда выбирается минус, а не плюс? Уродство, а не наоборот? Вычитание, а не прибавление?
– Закон природы? – в шутку предположил Раф.
– Или великий принцип демократии, – серьезно ответил Кубик. – Считай: самоликвидировались – белые, молодые, красивые, слишком умные, кошки, собаки, цветущие деревья, третьего дня, кстати, не видел в воздухе ни одной «тарелки», все стали какие-то облезлые, несчастные, скучные. Глядят друг на дружку с опаской и злобой. Помнишь, две недели назад в Риме – история с инвалидами?
