— Ну… ну… В этом стиль, элегантность, класс.
— Звезди, — Васяк махнул рукой, глубоко затянулся и выпустил дым. — Вот у меня класс — рабоче-крестьянский. — Тут он расхохотался. — А если б кто из элегантных махорочку закурил, нам бы пришлось его в больничку тащить. Или сразу на кладбище!
Мищук тоже фыркнул.
— Я так вообще самокрутки из соломы курил, а бумажка — из газеты.
— Так в них же нет никакого никотина, — проводнику рассказ показался фантастикой.
— Не знаю, чего там нет, зато дыму сколько влезет. — Мищук тяжело встал. Он и вправду очень устал. В американской куртке, из-под которой выглядывал шмайсер, и с сигарой во рту он был похож на мафиози.
Именно за такого и принял его выскочивший из-за развалин русский патруль.
— Руки вверх! Документы![14]
К счастью, в отделении имелся предусмотрительный человек, который знал, что русские размещаются в здании Политехнического института. Устроил, что надо. У них были даже документы на русском языке, с печатью НКВД. Увидав эти печати, патруль смылся быстрее, чем их видели.
— Ладно, пошли, — сказал проводник. — Нужно добраться до темноты. Разве что у вас имеются бумаги для Вервольфа с подписью Гитлера. — Он засмеялся из-за собственной шутки. — Или для мародеров, с подписью Робин Гуда.
Двинулись споро. Проводник рассказывал, как немцы приказали им рушить самый высокий костел во Вроцлаве, чтобы построить тот аэродром, по которому они сейчас шагали. Мищук только качал головой. А Васяк заявил:
— Понимаю, что вам было тяжко. Но поверь, там, где были мы, ты не выжил бы и трех недель.
— Да? А ты когда-нибудь жрал только лишь мороженую брюкву?
— А ты пробовал вообще ничего не жрать? Только пить чай из сосновых иголок?
— А нас держали в переполненной школе. Негде было и прилечь.
— А нас — на морозе. Мог ложиться, где хотел, места было до хрена. Вот только мало кто поднимался.
Мищук разнервничался, решил их рассудить — он крикнул:
— Флаги на марш — Вроцлав ведь наш!
Он понятия не имел, что стал предтечей хитовой песенки, которая появится только через несколько десятков лет и будет касаться польской оккупации Ирака и геев[15]. Правда, он и слов таких не знал.
Проводник только головой качал.
— А я хочу назад свое Вильно.
— А я не хочу возвращаться в Красную Армию. Что есть, то есть. Жилье, одежда, иногда — посылки из Америки. Есть что на зуб положить, партия дает. Во Вроцлаве никогда не будет минус сорок. А возвращаться мне некуда. Про наши семьи и дома позаботились украинцы. И очень эффективно.
— Ладно, не станем спорить что у кого и как. — Проводник пошел дальше. А потом вдруг повторил вслед за Мищуком:
— Флаги на марш — Вроцлав ведь наш!.. Да, вы правы.
Не выпуская оружия из рук, на место добрались перед закатом. Увидав их, их огромной двери выбежал какой-то человек, размахивая белым флагом и вопя что-то по-немецки. Мищук перещелкнул шмайсером.
— Что это он? Только сейчас сдается?
— Нет. Он говорит, что мародерам здесь работы нет. Все уже забрали. И чтобы его не обижать. У него ничего нет, — объяснил проводник.
— Он что, нас за мародеров принимает?
— А что, здесь есть кто-то другой?
Васяк решил вмешаться в разговор.
— Мы хотеть… Понимаешь: х-о-т-е-т-ь. Мы хотеть говорить с polnische Obersturmfuhrer.
Немец явно перепугался.
— Polnische Obersturmfuhrer? Mein Gott!
Проводник пытался все объяснить:
— Они из польского гестапо. И немедленно хотят увидать того, кто управляет этим большим домом!
— Из польского НКВД, — решил добить немца Васяк.
— А я — вообще из «ЭмАй-5», — прибавил Мищук, корча грозную мину.
Оба поляка удивленно глянули на него.
— И что это такое — ЭмАй Пять?
— Не знаю. Когда меня прессовали на Лубянке, в Москве, то требовали признаться, будто я агент английской разведки. Когда же я заработал пару хороших компрессов по физиономии, когда яйца опухли, так я и признался, что из «эм ай файф». Они так это называли. — Он гордо выпрямился. — Так что я — британский агент. Это записано в приговоре.
— А какой у тебя был номер?
— Не помню, башка трещала. Но там точно были два нуля. — Мищук громко чихнул, поскольку, по причине отсутствия стены в квартире, он вечно простужался. — У нас в камере был один доктор, что знал английский, так я его спросил, что оно значит, этот «эм ай файф». Так он ответил: «Являюсь ли я пятеркой?» Видите? Даже русские сделали из меня агента «на пять».
— Тоже мне, дело, — сказал Васяк. — Вот я признался, что копал канал под Москвой, чтобы взорвать Кремль! По приговору получил вышку. Но как германцы ударили, а русские получили по заднице, так нас мобилизовали, хотя и только как СОЭ.
— А что такое СОЭ? — заинтересовался проводник, который провел войну на другой стороне фронта.
— Социально-опасный элемент. — Мищук осторожно спустил ползун автомата. — Мы, два крестьянина с деда-прадеда, и мы — «классово-опасный элемент»?
— Ладно, проехали. И пошли, наконец, а то и вправду темнеет.
Немец провел их в огромный вестибюль. Пришедшие были подавлены его громадьем, современной, бетонной конструкцией. Впечатление производило! Потом перешли в какой-то коридор, который, судя по ширине и величине вестибюля, должен был иметь добрые пару гектаров площади. Если бы посеять тут пшеницу, это же какие доходы можно иметь. Они поднялись по ступеням. Немец начал лупить ногой в железную дверь.
— Кто там? Гельмут, ты?
— Ich bin. Mit Kameraden.
— Какие, курва, «камераден»? Головой трахнулся?
— Nein, ich…
Его перебил Мищук.
— Это Гражданская Милиция. Открывайте!
— О Боже, наконец, — голос из-за двери доносился не слишком четко. — Но как мне быть уверенным, что вы — это вы?
— А того, что если не откроешь, проделаем дырку в двери и бросим туда гранату! — заорал Васяк.
— А если я первым брошу в вас?
— Господи Иисусе, мужик… — Мищук присел и попытался просунуть свои бумаги в щель под дверью.
— Drei Kameradem mit Papieren, — крикнул немец.
— А вдруг кто-то держит ствол у твоего виска? — Человек в средине, похоже, особо не верил. — И заставляют тебя говорить эти слова?
— Эй, ты, слушай, — разнервничался Васяк. — Вот как приложу тебе фауст-патроном, так точно зажаришься, — врал он. — Еще можем облепить двери пластиковой взрывчаткой. Тоже будет клёво.
Тут Мищуку наконец удалось пропихнуть документы в щель.
— Есть? — крикнул он.
— Есть! — раздалось изнутри.
