К чести нашей будет сказано, что бумажка и в самом деле кончалась, так что в отсутствии жизненной правды нас не обвинишь.
Другой сохранившийся листок богаче по содержанию – одно четверостишие и два крупных «законченных» произведения. Причем над каждым обозначено, кому оно посвящено. Над четверостишием значилось: «Посвящается себе».
Вот и оно само:
Лысый от счастья, нежный, как кит,
Вон он – в ненастье с криком летит.
С розой в ноздре и с фужером в зубах,
От часу час превращаясь во прах.
Второе посвящение не менее лаконично: «Посвящается тебе».
Буколика
А помнишь, было дело,
Когда однажды нам
Плескаться надоело
И отдаваться смело
Бушующим волнам?
Мы вытерлись, оделись
И молча по песку
Пошли, на солнце греясь,
И вдруг мне захотелось
Сорвать с тебя лоскут.
Тебе, несмелой, милой,
Сказал, мол, скоро ночь.
Ты улыбнулась криво,
Хихикнула игриво
И ускакала прочь.
Третье посвящение и до сей поры умиляет меня: «Посвящается всем малышам».
Как по облаку, по тучке
Прыгали собаки —
Кнопки, Шарики и Жучки,
Бобики и Бяки.
В гости к ним с веселым криком
Подлетели раки;
Им обрадовались дико
Бедные собаки
И приветственные знаки
Ракам показали.
Испугались дико раки,
Р-р-раз! И ускакали.
В связи с рифмоплетством мне припомнилась история с плакатами в столовой. История эта такова. Однажды я собрался в универмаг за тетрадками. В автобусе мне на глаза попался плакат-листовка, приклеенный к стенке кабины. На плакате были изображены два мрачноватых типа разного роста. Тот, что поменьше, по-видимому, должен был изображать ребенка. Запечатлены они были в момент преодоления препятствия – полосатого бордюра между тротуаром и проезжей частью. Тот, что повыше, тянул невиданной длины отросток-руку прямо под колесо ближайшей машины к какому-то темному округлому предмету.»Ребенок» же как-то страшновато-неестественно загнул в прыжке голову и, размахивая, словно ветряная мельница, руками (тоже разной длины), устремил на «взрослого» пустой отрешенный взгляд.
От картинки веяло лекарственным духом инвалидного дома и тянуло могильным холодком. Подпись гласила:
Бежит за шляпой дядя,
А ОН – на дядю глядя.
Плакат был выполнен на добротной лощеной бумаге сочными яркими красками. ОН прочно засел мне в душу.
Возвращаясь, я обнаружил на задней обложке купленной тетради стихотворение. Вот такое:
Хорошо по росе
Прогуляться вдоль шоссе.
Хорошо, но только НЕ —
Не по правой стороне!
Вернувшись в общагу, я двинул в столовую и там, стоя в очереди, прочел над лотком с хлебом:
Хлеб – наше богатство, его береги,
Хлеба к обеду в меру бери!
А чуть поодаль – еще:
Помни, как дважды два:
Хлеб – всему голова!
Эти строки меня доконали. Оказывается, для кого-то то самое рифмоплетство, которым мы занимались от нечего делать, является профессией. Но ведь, чтобы такая «продукция» расходилась, на нее нужен спрос. Неужели тот, кто заказывает, не чувствует фальши?
И мне пришло в голову провести эксперимент. Про себя я назвал его «Операция ЧФ» (Чувство Фальши).
Я подошел к девице за кассой.
– Простите, девушка, кто у вас тут главный?
Девушка подняла широко открытые красивые, как у теленка, карие глаза.
– Как это?
– Ну, кто у вас тут директор, что ли, или начальник?..
– У нас – заведующая. Но ее сейчас нет. А зачем она вам?
– Я хотел узнать, откуда у вас эти плакаты, про хлеб.
– А, – протянула она и разочарованно махнула рукой, – года два назад в тресте дали.
– И вам они нравятся?
– А вы – кто?
– Я из газеты, – не моргнув и глазом, нахально соврал я.
– Да, очень, очень нужные плакаты, – неожиданно бойко стала «давать интервью» девушка, – нужные и интересные. Вот только жаль, маловато их.
– А вам нужно больше? Понимаете, наша газета проводит кампанию по привлечению молодых поэтов и художников к нуждам бытового обслуживания. Уже завтра можно было бы принести несколько новых плакатов. Ваша заведующая против не будет?
– Что вы; Галина Владимировна, наверное, только рада будет.
И действительно, Галина Владимировна обрадовалась, когда назавтра стены ее столовой украсили новые, еще пахнущие тушью, надписи. Первый из них поощряюще намекал:
Ты зачем сюда пришел?
Ну-ка, кушай хорошо!
Второй энергично советовал:
Постоянно и неустанно
Бери к пельменям сметану!
Далее следовал текст на злобу дня:
Воровать ложки
Стыдно немножко.
Плакат на выходе сначала по-товарищески заботливо интересовался, а затем – удовлетворенно констатировал:
Уходящий товарищ, ты сыт?
Зря спросил; это видно на вид.
(Администрация.)*[1]
С тех пор регулярно, примерно раз в две недели, плакаты менялись, что заметно увеличило приток посетителей. Правда они больше глазели по сторонам, нежели ели.
К нашим перлам можно отнести следующие призывы:
Был Гамлета отец, стал – тень.
Кушай рыбу каждый день!
Стулья наши – общественные,
Будь бережлив, давай.
Стул-то, ведь он – как женщина,
Ножку ему не ломай.
Агрессией пухнет весь зарубеж.
Время требует: «Ешь!!!»
А два плаката Галина Владимировна все ж таки забраковала. Ей показалось, что они скорей отпугнут покупателей, нежели привлекут. Первый из них предостерегал:
Есть пельмени с маслом
Очень огнеопасно!
Необоснованность данного заявления заставила нас, скрепя сердце, согласиться с заведующей. Второй забракованный плакат этак ненавязчиво рекламировал:
Стоит довольно дешево
Это странное крошево.
Мы с Юриком ничего предосудительного в этих словах не видели. Но Галина Владимировна категорически отказалась это вывешивать. Однако, проявив незаурядный такт, она выразила надежду, что молодые поэты обиду на нее не затаят и не оставят ее столовую без своего вдохновенного внимания. Операция ЧФ продолжалась.
Предметом нашей особой гордости стали следующие воззвания:
Один мой знакомый Глеб
Кусками бросает хлеб.
Не знает, наверное, Глеб,
Как трудно дается хлеб.*
От еды, спиртным запитой
Никогда не будешь сытым.
Пусть не лезут в глотку вам
Распроклятые сто грамм!
А вот этот плакат Галина Владимировна сперва тоже не хотела вешать, но Юрик, заинтересованный, как автор, излил на нее целое море литературоведческого красноречия, и она, сраженная его эрудицией, покачнулась и сдалась. Теперь на стене красовалось:
