Я не был уверен, что мне доведется восстановиться, и я отошел от двери.
Доктор подобрала со стола свою сумочку и медленно стала выходить, стараясь все время смотреть на меня.
Двигаясь вперед спиной, она не могла заметить порог позади. Секунду я думал, что сейчас она упадет и выльет всю банку на себя. Слава Богу, инстинкт самосохранения оказался сильнее, чем природная глупость, и она догадалась выпустить бутыль. Это помогло - доктор совершила какой-то немыслимый пируэт, сохраняя равновесие, и выскочила из медпункта.
Бутыль раскололась и по полу расползлась зловонная лужа. Деревянный порог обуглился и задымил. Несколько капель кислоты попали на мою куртку, кожа вокруг этих капель съежилась и почернела. Я почувствовал жгущую боль в ноге - все-таки и на меня попало. Испорчены любимые джинсы. Зато теперь будет ясно - восстанавливаюсь я или нет.
Стараясь не наступить в кислоту, я вышел. Подумал немного, вернулся, подошел к столу и взял книгу. Она была обернута в плотную бумагу, и названия я не увидел. В переходе зазвенел полицейский свисток.
Мне оставался только один путь к отступлению - по железной лестнице. Я был уверен, что у меня все получится. И правда, дверь наверху не была заперта.
Сегодня ночью было тихо - отчего-то не стреляли.
Пульсирующая боль, мучившая мою ногу, немного отпустила. Я подошел к освещенному месту и задрал штанину. Ожог был совсем маленьким - хоть в этом мне повезло.
Прямо на моих глазах края раны стали стягиваться в точку. Стало ясно, что время идет назад, что сейчас от моей ноги отделится капля смертельной жидкости, и вновь влетит в чудом собравшуюся из осколков банку. В этот момент где-то перестали откручивать назад кинопленку. Сомнений не было мне не привиделось: я как идиот стоял под фонарным столбом, обозревая абсолютно здоровую конечность.
Видимо, я был действительно мертв. Мне только по инерции казалось все это время, что я живу. Нужно немедленно лечь в склеп и ждать. Анубис достойно исполнил свое дело. За мной придут шакалы.
Впрочем, было еще одно объяснение - в меня могли внести новые свойства, о которых я не знал. Это означало, что моя, еще не выполненная, работа, уже оплачена.
Так или иначе, у меня есть достаточно времени до утра, чтобы выбрать между жизнью и смертью.
В переулке за мной увязалась черная псина. Соблюдая дистанцию, пес выбирал угол, под которым атака была бы наиболее безопасна.
Я обернулся к нему лицом, крикнул:
- Стоять!!! Как фамилия?!!
Обычно это помогало, но пес только сверкнул слегка сумасшедшим глазом и продолжал приближаться.
Я, неожиданно для себя, побежал. Это был неправильный поступок. Мой побег мог только разозлить животное, но остановиться было не в моих силах. Поначалу пес лениво трусил за мной, и вдруг неожиданно остановился, словно охотничья собака, почувствовавшая добычу. Пес стоял и смотрел мне вслед, у него не было сил тронуться с места.
На перекрестке я сразу поймал мотор.
- В центр.
Пока мы ехали - почти летели - я сжимал в руках книгу, и вспоминал короткие, но запомнившиеся названия чужого языка. Вместе с ними ко мне приходила жизнь и восстанавливалось сбитое в беге дыхание.
- Хет, - произнес я негромко, пробуя слово.
- Чего сказал-то? - повернулся ко мне водитель.
- Да ничего, так, взгрустнулось... Ты давай, давай, быстрее можешь? 3. Книга Скорби
... И был вечер, и было
утро: день вторый.
И сказал Бог: да
соберется вода, которая
под небом, в одно место,
и да явится суша. И стало
так.
И назвал Бог сушу землею,
а собрание вод назвал
морями. И увидел Бог, что
это хорошо.
Бытие, глава 1
...и вдунул в лице его
дыхание жизни, и стал
человек душею живою.
Бытие, глава 2
В просторном вестибюле постовой долго сверял мой пропуск со списками, хранившимися в его столе. Видимо, он дежурил здесь всю ночь, и не смог уснуть - вот уже пять минут он смотрел на лист своего талмуда, на котором в середине отчетливо была выведена моя фамилия, и не мог сличить пропуск с записью. Я видел, что он в затруднении, но не хотел ему помогать - мне тоже не удалось выспаться. Спина болела. Надо будет подложить под сетку кровати доску, чтобы было удобнее спать. Хорошо хоть генерал больше не звонил.
Я особенно не раздумывал сегодня с утра, ехать мне в институт, или нет. Решение пришло само собой. В конце концов, хоть Шехтеля посмотрю подумал я. Ну, Шехтель был на первый взгляд, в полном порядке. По крайней мере, никаких следов перестройки в вестибюле не было заметно.
- Вы это зря сюда пришли.
- Как зря? - не понял я.
- Так Вам же к Шепелеву, а он в другом здании совсем. На улицу выйдете, направо, а там вторая проходная.
- А что, я здесь никак не пройду?
- Да ремонт у нас. Реставрация. Все закрыто. Проще будет по улице.
Ну, по крайней мере, одно понятно - особняк он не перестраивал. И то слава Богу. Шехтеля я, правда, не посмотрю. Опять обманули.
Во второй проходной боец был более расторопен.
- Вы через двор пройдите, там перегорожено сейчас все, Вы эти леса обойдете, там такой серый трехэтажный дом увидите. В саду. Так Вам туда. И в комнату 12. Я позвоню - предупрежу.
Проходя по саду, я остановился от странного звука - тихий скрежет висел в воздухе, уже готовый разрешится резким срывом и треском. Это скрипело на ветру сухое дерево, нервно покачиваясь и ожидая смерти. Я постарался обойти опасную зону, прикинул, каковы будут разрушения при падении.
В двенадцатой комнате меня уже ждали.
- Меня зовут Александр Иванович Шепелев, - доктор был худ и слегка лысоват. Очки доктор Шепелев не носил и на сумасшедшего изобретателя или врача-убийцу похож не был, - А вы, Дмитрий Александрович, никак с проверкой к нам? Мы, собственно, уже привыкли. Ваше ведомство нас не любит.
Я хотел было возразить, что, мол, ведомство вовсе и не мое, но вспомнил о совершенной предоплате и о том, почему я здесь, и промолчал. Приходилось играть роль послушного функционера от Управления.
- А за что Вас любить-то? Было бы за что - любили бы, - эти слова были считаны мною с листа какой-то уродливой пьесы. Было страшно видеть, что пьеса эта записана во мне.
- Ну как же, мы же делаем полезное дело - стараемся вернуть обществу полноправных граждан. Санитары леса, так сказать.
- А вот с этим мне и предстоит разобраться... Что это? - На стене кабинета висел причудливый ломаный график. Я подошел поближе горизонтальная ось начиналась с тысяча девятисотого года. До 1945 года график колебался в пределах от двух до десяти, а затем резко взмывал вверх, достигая в иные годы отметки в 300 -400 единиц.
- Это имперская статистика случаев зафиксированной невосстановимой амнезии, - доктор Шепелев мягко улыбнулся, - Этот график у меня вместо иконы - глядя на него, начинаешь верить в Бога. Казалось бы, какая связь между встречей на Березине1 и психическим заболеванием?.. Однако - вот...
