Они снова наудачу двинулись вперед, руководимые тем инстинктом, который заставляет всех заблудившихся бродить до полного изнеможения, иногда без всякой надежды на спасение.
Неожиданно впереди блеснул яркий свет, послышались громкие голоса, и молодые люди, скрытые за обломком скалы, увидели странную картину, которая навсегда осталась в их памяти. Среди круглой пещеры стояла кучка рудокопов, человек десять или пятнадцать. В этой неподвижной толпе были старики и молодые, на всех лицах застыло одно выражение, которое делало их похожими друг на друга и в котором было что-то общее с мрачными и суровыми глыбами камня, нависшими сверху и с боков. Красный свет фонарей освещал покрытые черной пылью лохмотья, лопаты и кирки, отполированные и истертые долгой работой. Рудокопы со вниманием заговорщиков слушали высокого слепого старика, который, стоя на глыбе угля, говорил резким металлическим голосом.
— Мы пережили страшное время, — услышали Ида и Менгер. — Когда сюда пришли немцы, нас было двести тридцать человек, а теперь осталось всего тринадцать!
…Мы пережили страшное время, — услышали Ида и Менгер. — Когда сюда пришли немцы, нас было двести тридцать человек…
Где ваши дети? Где жены и матери? Я благодарю Бога, что не вижу теперь Рансома и, расхаживая среди его развалин, все еще представляю его себе таким, каким он был до войны. Ни здесь, ни там, наверху, враги не оставили ничего. На что вы можете надеяться? Я вам отвечу. Все будущее этого клочка земли заключается в ваших руках и в вашем сердце. Не поддавайтесь малодушию, не слушайте таких людей, как Витстон или наш товарищ Шавет, которые предлагают все бросить и бежать отсюда.
Старик говорил с приемами очень опытного митингового оратора. Он не волновался, не спешил и чутко следил за настроением кучки своих слушателей, которые поддерживали его одобрительными восклицаниями.
— Я не верю в сумасшедшие бредни о том, будто бы наука неожиданно открыла путь в другие миры. Может быть, это когда-нибудь случится, но нас не будет среди тех, кто покинет землю для неба. Мы дети земли и, пока живы, не променяем ее даже на рай. Опозоренная, оскверненная, она все же для нас дороже, чем все сверкающие звезды.
— Очень хорошо! — с едва скрытым раздражением сказал один из рудокопов, которого Ида видела на лекции Витстона. — Но, право, товарищи, странно слышать такие речи от старика Мальяра, лучшего оратора непримиримых рабочих.
— Подожди, Шавет! Я молчал, пока ты говорил.
— Я знаю, куда ты клонишь, — ты хочешь уничтожить «Левиафан»!
— Да, я его уничтожу! — смело ответил Мальяр, и слова его были заглушены энергичными сочувственными возгласами. — Это бескрылое чудовище ненавистно мне, потому что в нем заключена идея, расслабляющая волю. Я всю жизнь искал земного счастья…
— И что же ты нашел? — насмешливо спросил Шавет. — За проклятую работу под землей тебе платили ровно столько, чтобы ты не умер с голода. Сосчитай, сколько раз ты видел солнце, прежде чем ослеп. Теперь на месте твоего дома — обгоревшие камни, сыновья убиты на Маасе, и ты не знаешь даже, где их могилы. Немного тебе дала земля, Мальяр! И по-моему, ты напрасно вечно ссорился с аббатом Гилуа, который тоже советовал тебе чаще смотреть на небо.
Эти горячие слова не произвели на слушателей ни малейшего впечатления.
Со всех сторон послышались негодующие восклицания.
— Уходи отсюда! Ступай к директорам «Эмигранта»! Мы обойдемся и без тебя! Не вздумай только нас выдать! Говори, Мальяр, что надо делать?
— Я знаю, что надо делать! — сказал один из рудокопов, который был на целую голову выше своих товарищей. — Эти дураки поставили свою машину как раз над потолком копи Св. Христофора. Там, вы знаете, галереи давно обвалились, и теперь вся постройка висит на тонком слое угля. Должно быть, сам черт вмешался в это дело и держит ее до сих пор! Вот я и думаю, что если бы пустить туда огонь и потом, когда уголь выгорит, заложить пуда два динамита…
— Я ухожу, — сказал Шавет. — Вы знаете, что я не предатель, но вы еще пожалеете о том, что делаете!..
Он повернулся и, сопровождаемый враждебными взглядами, легкой походкой направился по темным галереям с такой уверенностью, как будто шел по ярко освещенным улицам. Ида, которая едва держалась на ногах от волнения, и Менгер пошли вслед за рудокопом и, к своему удивлению, через несколько минут увидели длинную ленту огней в галереях, открытых для публики. Среди разноцветных электрических ламп и разряженной толпы Иде показалось, что они вернулись из царства призраков.
— Скажите, — обратилась она к своему спутнику, когда они сели за один из столиков, — возможно ли, чтобы рядом с этим миром существовал тот, другой, который мы видели? И какой из них настоящий? Или оба они только миражи? Подует холодный ветер, и все исчезнет.
— Скажите, — обратилась Ида к своему спутнику, когда они сели за один из столиков, — возможно ли, чтобы рядом с этим миром существовал тот, другой?..
— По-моему, следовало бы все-таки предупредить главных инженеров об этих заговорщиках, — задумчиво сказал Менгер.
— Не смейте этого делать! — горячо воскликнула Ида.
— Я вам запрещаю об этом говорить хоть одно слово! Слышите?
Молодой человек с удивлением взглянул на раскрасневшееся лицо девушки.
— Вы, значит, в заговоре с этим Мальяром и другими? — улыбаясь, спросил он.
— Я не хочу выдавать чужих тайн.
— А «Левиафан»?
— Пусть он погибнет! Я ничего так не желаю. Меня не привлекает ваше холодное пустое небо с его неведомыми мирами. Я верю, как и Мальяр, в то, что ужасы войны сменятся полным и светлым счастьем для всех людей. Мы завоюем новый мир не там, а здесь. Мы носим его в своем сердце, — повторила она слова рудокопа.
— Ну, а если все-таки науке удастся осуществить эту великую мечту? Динамитом такой идеи разрушить нельзя: она бессмертна!
— А давно ли кто-то говорил, что чувствует себя счастливым со мною даже в этом каменном склепе? Но пусть осуществится эта ваша чудесная идея: пусть в небе где-нибудь откроется для людей та прекрасная страна, о которой говорят агитаторы, приглашенные Стоктоном. Пусть! И вот, если бы я вам сказала тогда: выбирайте небо без меня или Землю со мною, что бы вы ответили?
— Пусть погибнет «Левиафан», я готов сам пойти и помогать этому Мальяру, — ответил Менгер.
На другой день утром, когда Ида подошла к окну, она увидела огромный столб густого черного дыма, поднимавшегося рядом с верфью. Слух о подземном пожаре уже распространился по всему Рансому. В гостинице многие торопливо укладывали свои вещи, чтобы ехать в Шарлеруа. Управляющие, лекторы и агенты компании и сам Стоктон выбивались из сил, чтобы доказать, что никакой опасности нет и что произошла лишь маленькая вспышка подземного огня. Но им никто уже не верил. К вечеру работа прекратилась, дым окутал всю верфь, и Левиафан плавал в густых облаках, которые по временам совершенно скрывали его корпус. Наступила тревожная ночь. В Рансоме никто не ложился спать и все чего-то ждали. В одной из зал гостиницы до рассвета заседал совет главных инженеров и директоров под председательством самого Стоктона. Не было только Склярова. Его нигде не могли найти и начинали думать, что с инженером случилось какое-нибудь несчастье. Среди общей сумятицы и растерянности один Стоктон сохранял невозмутимое спокойствие. Он выслушивал советы своих подчиненных и друзей с видом человека, обдумывающего какой-то важный план, и никому не давал решительных ответов, все затягивая и затягивая обсуждение тех мер, которые могли бы еще спасти сооружение от гибели и остановить развитие подземного пожара. На рассвете в залу, где в облаках табачного дыма все еще заседало правление «Всемирного эмигранта», ворвался Скляров. Его костюм был в беспорядке, руки и лицо покрыты слоем копоти. Не замечая обращенных на него удивленных взглядов, он подбежал к столу и, задыхаясь от радостного волнения, крикнул Стоктону:
