Застегнув молнию комбинезона, надев маску и накинув капюшон, я вышел в первую шлюзовую камеру, потом — во вторую. Двери третьей были распахнуты. Непорядок! Сейчас тепло — всего минус двадцать градусов, но это не значит, что можно оставлять двери открытыми!
Серые тучи неслись по небу. Ветер норовил сбить с ног. По скользкой дорожке топал, спешил ледовозчик. Торопился к общему обеду, хотя для ледовозчиков и добытчиков сделаны поблажки — покормят в столовой в любое время.
Работа на поверхности непредсказуема. Вышел на час, пришлось остаться на три. Добытчики, случается, и вообще не возвращаются. Самая опасная работа.
Я три года работал добытчиком, искал металл, дерево, пластик. Ходил в паре с Виктором Сомовым. Как-то разделились: он за холм пошел, я — в ложбинку, километрах в пятнадцати от убежища. С тех пор я Сомова не видел. Несколько часов бродил вокруг того холма сам, потом выходили с поисковой группой. Но так ничего и не нашли. Исчез. После этого меня перевели в службу жизнеобеспечения реактора. А теперь я стал главным техником, первым человеком в поселке.
Ледовозчик подошел. Сверкнули синие глаза из-под маски. Вадим Шмаков. Двадцать лет, еще не женат. Постоянно пропадает на леднике: колет лед, ходит с санками без устали, почти за двоих работает. На свадьбу копит, чтобы пир горой устроить? Для другого, по большому счету, зачем ему кольца? Жилье отдельное получит, одежду выдают, обедами кормят. Только на баловство кольца и нужны. Или не из-за платы он лед таскает — просто ответственный человек? Сколько раз я у него излишки льда для своей личной теплицы покупал… Никогда не торгуется, санки с горой накладывает. Хороший парень.
— Привет! На обед торопишься?
Смотрит, молчит. Глаза странные — словно не видит меня. Сани полны льда. Значит, возвращался нормально, без приключений.
— Эй! Все в порядке?
— Здравствуй, Егор! Не ожидал тебя наверху встретить.
— Надо крыши посмотреть. Ты редко над убежищем ходишь?
— Редко.
— Ну вот, погляжу, нет ли трещин. Над той верандой, что три года назад строили. Льда там мало, перепады температуры сильные.
— Пойти с тобой?
— Да ну, зачем? Иди домой, ты и так устал.
— И совсем не устал. Я горы свернуть могу!
— Нет, отдохни. И приходи на обед. Чрезвычайное происшествие у нас.
Шмаков помрачнел. Что за происшествие — не спросил. Потащил санки к бункеру. А я направился к ледовым полям над новой верандой.
Трещин во льду хватало. Но до стекла они нигде не доходили, и армированная кровля была целой.
Ледовый панцирь хранит убежище не хуже, чем стеклобетон. Лед на подступах — надежная дорога. Если он достаточно толст, хотя бы в полметра. А будет тоньше — в жаркие и сухие дни могут показаться камни, сожженный грунт, — как тогда таскать сани, как ездить меняться к соседям, доставлять продовольствие и товары? Поэтому лед мы всегда берем на бывшем озере. Там он многометровой толщины — знай руби киркой да грузи в сани. Иногда что-то интересное можно найти. Замерзшую рыбу, например. Но есть ее нельзя — высохла давно, питательных веществ не осталось, а в протухшем мясе накопилась всякая вредная дрянь.
Больше я за пределами убежища никого не встретил. Второй ледовозчик, Саша Ковалев, растянул ногу и на работу не вышел. Так что таскает Вадим лед в одиночку — хоть и не принято выходить из убежища по одному надолго.
В обеденном зале собрались семьдесят девять человек — почти все население. Два детских стола, один — диетический, для стариков, остальные — кто как сядет… Обычно за столом одни и те же люди обедают, но не всегда. Захочет, скажем, старик от диеты отойти и садится за общий стол.
Утром и вечером обычно едят семейно. А на обеде от семьи подальше. И так проводишь большую часть свободного времени в тесных комнатах с родителями, женой и детьми. Хоть и любишь их — а отдыхать надо.
По большому котлу с протеиновой похлебкой на каждом столе. Каждый ложкой из котла хлебает, сколько ему нужно. Обычай с прежних времен. И каждому на тарелку кладется порционная еда. Сегодня — пудинг с киселем и клонированный картофель, не тот, что на грядках выращивают, а тот, что в чанах растет.
Виночерпий, Дима Пушков, благословил еду, разлил всем, кроме детей, по пятьдесят граммов женьшеневой настойки на спирту — витаминной, полезной для пищеварения. Дети витамины получают в чистом виде, без спирта. Повар, Зина Белая, подошла к каждому котлу, попробовала похлебку, разложила рисовый хлеб.
Когда утолили первый голод, пришел черед общей беседы. Я поднялся, поклонился людям. Все отложили ложки.
— Друзья, похищением нынешний случай не назовешь. За розу деда Андрея заплатили, цену дали достойную. Так что наказание никому не грозит. Но без спросу брать нехорошо. И народ забеспокоился — это плохо.
— Да, мы беспокоимся! — подал голос кто-то.
— Роза не огурец, кому она и зачем понадобилась — неизвестно, — продолжил я. — Пусть тот, кто взял, подойдет ко мне потихоньку — если сейчас признаваться не хочет. А я решу, как быть.
Все промолчали. Впрочем, я особенно и не надеялся, что кто-то решит покаяться при всех.
Ни после обеда, ни в течение дня, когда я тестировал работу реактора, а потом проверял места возможных пробоев выводящих кабелей, никто ко мне не подошел. И не намекнул даже. Это мне совсем не понравилось. Потому что если розу подарили — то два человека, по крайней мере, должны об этом знать.
Вечером появились первые заболевшие. Поднялась температура у двенадцати мужчин и трех женщин. Детей недуг, по счастью, обошел стороной. Кроме температуры больных беспокоил сильный кашель и насморк. Эпидемия гарантирована — один раз кашлянул, заразил всех в помещении. Доктор Рейнгардт дал команду не выходить без нужды из комнат и носить марлевые повязки — да что толку? Пятнадцать человек, едва ли не четвертая часть поселка. У многих дети.
— Прокляты, — озвучила на ужине мнение большей части суеверного женского населения Маша Волкова.
— Не ты ли их прокляла, чтобы потом вылечить? — тут же подала голос Люда Борисова.
— Мне незачем. А ты — запросто.
— А мне зачем?
— Да чтобы люди к тебе пошли. Свое-то проклятие каждый снять умеет!
Я прервал зарождающуюся перебранку.
— Версию колдовства пока отметаем.
— Как же ее отмести, если пятнадцать человек заболели? Разом? — возмутилась Ангелина Докукина.
— Подозрительно, — солидно кивнул Женя Емельянов. Работал он молочником, на клонировании молочных протеинов, и после доктора Рейнгардта считался самым продвинутым биологом убежища.
