После той ночи она уже ничего для меня не значила.
Ничто не сравнится с сексом с собратом-клеткоглядом. Все время учебы в Бэннекеровском Институте я этого избегал — из нервозного страха допустить в свое тело психокинетика, а еще потому, что видел в однокашниках конкурентов, а не друзей. После учебы… Ну, клеткогляды сравнительно редки, и у меня было не так много случайных знакомых среди мне подобных. Я даже представить себе не мог остроту и интенсивность ощущений оттого, что внутри меня свободно разгуливает мой партнер, пока мы занимаемся любовью в традиционном смысле. Вообразите себе, что призрачные зонды отворачивают краны вожделения, подбрасывают уголь в биологические топки…
Разумеется, не помешало и то, что внешне Ами была очень красива: высокая, сильная женщина, напряженная, как трос на перекинувшемся через пролив Беринговом мосту.
После той ночи события стали развиваться слишком быстро, алогично, подгоняемые сильными эмоциями…
Я порвал с Дженни. Расставание было нелегким и горьким. Ами стала партнером в моей клинике, потом переехала ко мне. Несколько месяцев она вполне удовлетворялась перекраиванием лиц и тел, пока мы вместе выдаивали из тщеславных богачей их незаслуженные доллары. Потом ее обуяла алчность, и она измыслила невероятную аферу. Я выслушал настороженно. Помнится, я еще подумал, что психическая травма из-за смерти сестры и ее планы мести, от которых пришлось отказаться, начисто стерли любой альтруизм и профессиональную этику, какие у нее когда-то имелись.
А поскольку у меня их никогда не было и я был безнадежно одержим Ами, я согласился на ее предложение.
Мы выждали, чтобы совершенная жертва пришла к нам сама, — чтобы избежать подозрений в дальнейшем. Жертва явилась в облике миллиардера с несколькими патентами в области сверхпроводников для внутренних помещений. Этот похожий на обрюзгшего боксера «в весе курицы» субъект подыскивал себе новую внешность. За несколько месяцев мы ему ее дали. Вместе с отставленной по времени эмболией. Но перед фатальным приступом, который случился через несколько недель после того, как он выписался из клиники, мы позаботились заполучить часть его состояния. Вызвав к себе в палату своего поверенного, он сделал большое пожертвование в фонд нашего имени — на том совершенно убедительном основании, что, дескать, на него большое впечатление произвели наши старания нести в мир красоту. Хотя глаза у него были открыты, а губы шевелились, все время переговоров он пребывал без сознания. Тактично держа руку у него на плече, Ами, как кукловод, манипулировала его голосовыми связками. Очнувшись, он ничего о случившемся не помнил.
В день смерти миллиардера, который так и не узнал о своем недобровольном пожертвовании и не попытался забрать его назад, мы у себя дома праздновали победу — и тут явилась полиция. Подозрительные родственники потребовали аутопсии с участием клеткогляда: это был единственный способ засечь наше вмешательство.
Суд прошел быстро. Мы все равно не могли бы выстроить хоть сколько-нибудь крепкую защиту. Прокурор требовал для каждого из нас по два последовательных срока в девяносто девять лет, и, учитывая наш превосходный гомеостаз, мы их скорее всего отсидели бы.
В этот момент вмешалась Американская медицинская ассоциация. Им невыносима была сама мысль о том, что все это время два дипломированных клеткогляда будут прохлаждаться в тюрьме. Каждые пять лет в средствах массовой информации станут всплывать репортажи «а помните?»… Тень на всю профессию… Поэтому они начали закулисные переговоры о «более снисходительном» приговоре, который убрал бы нас подальше с глаз долой и создал видимость того, что мы твердо решили заслужить прощение.
В 1999 году, воспользовавшись случающимся раз в пятнадцать лет противостоянием, когда две планеты оказываются ближе всего друг к другу, русские в качестве одностороннего проекта создали первую колонию на Марсе. Это было еще до Сообщества, de facto[53] альянса, который поначалу осторожно, а потом все более и более уверенно вырос из glasnost'и и отхода Восточной Европы от СССР. В те бурные времена начала Содружества, когда милитаризм отошел на задний план и стали возникать совместные предприятия, все внимание обратилось на то, чтобы заново обустроить Землю. Забытая марсианская колония пятьдесят лет перебивалась как могла — этакий архаичный пережиток замкнутости русских. Потом колонию уничтожил ужасный, но вполне предсказуемый катаклизм: небольшой блуждающий астероид упал прямо на геодезический купол. Внезапно мировая общественность безоговорочно объединилась в желании и потребности восстановить базу. То, что все недавно игнорировали, стало вдруг темой дня. Теперь, после полувека мира и процветания, земляне могли себе позволить обратиться вовне.
Когда возникла проблема с нашим приговором, колония Содружества существовала уже два года. Поддержка базы была сильна как никогда.
Местный врач колонии как раз погиб в результате несчастного случая, пытаясь взобраться на склон хребта Тарсис. (Перелом основания черепа не способен исцелить даже клеткогляд.) Нас избрали его преемниками. Мы стали ссыльными, изгнанниками, кающимися преступниками на службе человечества.
Нас накачали антигравитационными медикаментами и посадили на первый же интендантский рейс. Нам поставили несколько психокинетических блокад, которые растворятся лишь после фиксированного числа метаболических, реакций, равному продолжительности пути.
Но как только мы оказались на Марсе, не было никакого способа заставить нас служить.
Забыв о столпившихся в дверях колонистах, я опустился на колени у кровати. Медленно, чуть дрожа, мои ладони зависли над голым животом Ами. Тонус ее брюшных мышц ни на что не годился. Ногти у меня — отросшие и грязные. Господи… Куда подевался некогда превосходный тонус Ами, где ухоженные руки холеного доктора Строуда, которые гладили и перелепливали тела богатых господ и дам высшего света?
Когда я уже готов был нырнуть под кожу Ами, меня остановили несвойственные угрызения совести. Есть ли у меня право отрывать ее от деструктивного удовольствия? Что еще остается нам, париям колонии? Мы никогда не впишемся в их мирок, навсегда останемся каторжанами среди лояльных, идеалистичных добровольцев.
А, какого черта: если уж на то пошло, чего стоят какие-либо права? В счет сейчас идет только то, что мне не хочется проводить остаток жизни среди умытеньких фанатиков.
Шлепком опустив ладони на кожу, я нырнул, чтобы прогуляться по кровавым авеню, по садам органов и кости.
