Самая же значительная утопия 30-х годов принадлежит перу Яна Ларри. «Страна Счастливых» (1931) выделяется на общем фоне, по крайней мере, более высоким уровнем художественности. Внешне мир Ларри мало чем отличается от множества таких же счастливых миров, придуманных фантастами 20-х — здесь также царствует счастливый труд, также ликвидированы границы, а человечество шагнуло в космос. Но есть и принципиальное отличие: утопия Ларри не статична, не безконфликтна, ее населяют живые люди, обуреваемые страстями и противоречиями.
Присутствует в повести и публицистическая заостренность. Страной Счастливых управляет экономический орган — Совет Ста. Два лидера Совета, два старых революционера, Коган и Молибден, выступают против финансирования космической программы. Прогрессивная общественность восстает и, разумеется, побеждает. В образе усатого упрямца Молибдена без труда угадывался намек на «главного фантаста мира», так что остается только удивляться, каким чудом книга смогла проскочить сквозь заслон цензоров. Впрочем, довольно скоро «Страна Счастливых» была изъята из продажи и библиотек, а спустя десять лет писатель был арестован по обвинению в антисоветской пропаганде и провел 15 лет в лагерях.
Единственным «упрямцем» из фантастов 1930-х остался, кажется, только Александр Беляев. Писатель всерьез интересовался, как будет жить человек в бесклассовом обществе, какие социальные и этические вопросы могут возникнуть, на чем может строиться конфликт. С этими вопросами, по его личному признанию, автор «обращался к десяткам авторитетных людей, вплоть до покойного А.В.Луначарского, и в лучшем случае получал ответ в виде абстрактной формулы: «На борьбе старого с новым». Беляев понимал, что социальный роман о будущем не может обойти стороной этические размышления, описания быта и духовной жизни человека. Он честно пытался разносторонне изобразить «как будет через десять лет жить человек в тех самых социалистических городах». Обществу преображенной России фантаст посвятил романы «Прыжок в ничто» (1933), «Звезда КЭЦ» (1936), «Лаборатория Дубльвэ» (1938), «Под небом Арктики» (1938) и несколько этюдов, в том числе «Зеленая симфония» и «Город победителя». Но дальше «терраформирования» и научных достижений так и не пошел. Нужно отдать должное Беляеву — он не просто понимал, но и не побоялся признаться, что решить поставленную задачу не сумел.
Пусть грядущие поколения достигнут счастья; но ведь они должны же спросить себя, во имя чего жили их предки и во имя чего мучились.
А.П.Чехов
Не одними утопиями богата ранняя советская фантастика. Фантасты не только мечтали, но и предупреждали. Опасные тенденции в советском обществе нарастали с неимоверной быстротой. И не только бытовое мещанство и мещанство бюрократическое, высмеянное В.В.Маяковским в псевдоутопических сатирах «Баня» (1929) и «Клоп» (1930). Существовали куда более опасные тенденции.
В 1920 году Евгений Замятин написал свой знаменитый роман-антиутопию «Мы», впервые опубликованный на чешском языке в 1924 году. Только в 1927 году в той же Чехословакии роман появился на русском. «Этот роман — сигнал об опасности, угрожающей человечеству от гипертрофированной власти машины и власти государства — все равно какого», — писал Е.Замятин, но до чего же легко угадывалось в образе бездушного общества вполне конкретное государство и вполне конкретная власть. Сюжет книги и ее судьба, уверен, хорошо известны каждому читателю журнала, поэтому в комментариях не нуждаются.
А вот повесть безвестного Андрея Марсова «Любовь в тумане будущего» вряд ли знакома большинству читателей. Самое забавное, что вышла она в том же 1924 году, но в Москве — в государственном издательстве. Почему забавно? Судите сами: «Высшее управление Великой Республикой сосредоточилось в руках Совета Мирового Разума, который, построив жизнь на совершенно новых началах, добился полной гармонии между внутренними переживаниями и внешними поступками человечества. С момента открытия ультра-Рамсовских лучей, давших возможность фотографирования самых сокровенных мыслей, все импульсы подсознательного «Я» каждого индивидуума были взяты под самый строгий контроль… Преступников больше не существовало, так как преступления открывались до их совершения, и человечество, освобожденное от всего злого и преступного, упоенное братской любовью, с восторгом отдалось плодотворной работе в рамках самосовершенствования… Через несколько поколений люди достигли вершины благополучия».
Знакомые мотивы, не так ли? Содержание этой небольшой повести поразительным образом пересекается с замятинским «Мы». Но если государство, описанное Замятиным, абстрактно, то в унифицированном, «обнулеванном» (здесь также люди помимо имен имеют личные номера) мире Марсова вполне отчетливо упоминается Россия — как часть некоего мирового сообщества. В этом мире все подчинено контролю — мысли, чувства, рождение… и даже умереть нельзя без особого разрешения Совета. И ежечасно за вами строго наблюдают вездесущие Слуги Общественной Безопасности.
Еще более жуткую картину будущей России нарисовал Михаил Козырев в повести «Ленинград», поскольку вымысел автора хоть и отнесен в недалекое будущее (действие происходит в 1951 году), но гораздо плотнее сливается с действительностью. Оказавшись в Ленинграде 1951 года, профессиональный революционер ужасается увиденному. В почете доносительство, политический сыск и террор, экономика разваливается, газеты беззастенчиво лгут, восхваляя несуществующие успехи социализма, зажиревшая партийная верхушка проводит время в кутежах, портреты вождей размещены в иконостасах… Повесть была написана в 1925 году, но впервые увидела свет только в 1991-м. Фантаст и сатирик Михаил Козырев был расстрелян в 1941 году. Не были изданы при жизни и три главных произведения Андрея Платонова — «языческие утопии» «Чевенгур», «Котлован» и «Ювенильное море», образующие полифонический портрет безгеройной коммунистической утопии-антиутопии. Чевенгурская коммуна, изъедающая самое себя демагогической трескотней революционных фраз и обрушившаяся с гибелью маленькой девочки; фантасмагорический образ построения социализма — копания котлована, гигантской братской могилы; абсурдистская утопия «Ювенильного моря»… Пугающие и кричаще правдивые образы. «Где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет смысла в детском чувстве и в убежденном впечатлении? Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человечка, в котором истина стала бы радостью и движеньем».
