При слове "разум" Карагодский недовольно поморщился.
- Великолепно. Как ученый, я говорю от чистого сердца браво! Эксперимент поистине блестящий - и по остроумию пути и по значимости результата. Как я вижу, вам действительно удалось не только расшифровать пресловутый "дельфиний язык", но и наладить двустороннюю связь с этими животными...
И видя, как погасли глаза профессора, Карагодский еще раз мстительно повторил:
- С этими животными... Да, животными - потому что, несмотря на все к вам уважение, Иван Сергеевич, обещанных чудес во всем этом я пока не вижу. Двустороннее общение это еще не доказательство равенства партнеров. Как вы знаете, общаться можно и с шимпанзе...
Пан молчал, и Карагодский перешел в наступление.
- Но дело не в этом, Иван Сергеевич. Меня, откровенно говоря, мучит сейчас один каверзный вопросик: "Зачем ума искать и ездить так далеко", как говаривал Грибоедов? Какая надобность забросила нас в Эгейское море? Зачем вам понадобилась неуютная жизнь на "Дельфине", хотя такой эксперимент можно было с успехом провести в акватории, со стационарным оборудованием, не спеша... Ну скажите честно - разве нельзя?
- Нет, - твердо ответил Пан. - Нельзя. Вы, Вениамин Лазаревич, простите как недоверчивый завхоз. Пробовали мы. И не пошли дальше обозначений двух-трех десятков предметов. Потому что мы были в своей среде, а Уисс - нет. Чтобы по-настоящему понять дельфина, надо понять его среду, мир, в котором он живет, мир, очень и очень не похожий на наш. Достигнуть этого полностью невозможно, но максимально приблизиться - можно. Наша плавучая лаборатория дала нам такую возможность - общаться с дельфином в его собственной среде, не по принуждению, а по его собственному желанию...
- С этим я могу согласиться, Иван Сергеевич, может быть, вы и правы, вам виднее. Но послушайте, что за сумасшедший курс - тысячи миль от родных берегов, Эгейское море, Киклады, какой-то дикий риф на краю света - и все в угоду бессмысленной тяге животного к новым местам кормежки, может быть!
- Нет, это не бессмысленная тяга, Вениамин Лазаревич. Вы знакомы с дельфинологией лишь по книгам да статьям, а я только с Уиссом уже два года вожусь. Не могу я вам сейчас ничего доказать, но поверьте мне, интуиция подсказывает - не зря он ведет нас сюда. Не случайно Эгейское море, не случайны Киклады...
Сейчас в зеленом луче солнца, пробившегося сквозь светофильтр, в дрожащих рефлексах от цветовой пляски на экранах, его лицо, сухое и вдохновенное, напоминало маску шамана, а горячий шепот звучал, как заклинание:
- Вспомните - крито-микенская культура, одна из самых древних и одна из самых загадочных... А культура Киклад - это загадка в загадке... Эгейское море... Именно здесь родился бог морей Посейдон, именно здесь на фресках дворца, в Кноссе были изображены дельфины...
- Но это же вполне естественно! Островные жители поклонялись морю, и дельфины были у них священными животными, что из этого?
- А таинственные подземные ходы, которые вели прямо в море - зачем они?
- Не знаю. Я не археолог и не историк. Но я могу поклясться, что никакого отношения к делу это не имеет. Я просто... просто теряюсь, глядя на вас. Уж не считаете ли вы часом, что крито-микенскую культуры изобрели дельфины?
Пан только досадливо махнул рукой и обиженно отвернулся к морю.
- Иван Сергеевич, Уисс пошел в глубину у самого острова.
- Спасибо, Ниночка.
Пан отходил мгновенно - так же, как и вспыхивал. Но сейчас он молчал просто потому, что происходящее на экранах волновало его гораздо больше, чем сумбурная дискуссия с академиком.
Теперь изображения отличались друг от друга, хотя при внимательном сравнении и при изрядном терпении можно было уловить сходство между жутковатыми фантасмагориями правого экрана и бесстрастным реализмом левого.
Уисс шел в глубину медленно, и сказочная красота подводного мира вставала перед учеными, словно в окне батискафа. Прямые лучи солнца, преломленные легкой зыбью на поверхности, медленно кружились туманными зеленовато-голубыми столбами, переплетаясь и снова расходясь, оттененные непроницаемым аквамарином фона. Серебристый с черными поперечными полосами морской карась, попав в полосу света, замер, недовольно шевеля плавниками и тараща красный глаз, а потом, не изменив положения, медленно опустился вниз, за пределы зрения телеприемника. Торопливыми частыми толчками проплыл корнерот, похожий на перевернутый вверх дном белый горшок с цветной капустой. Вслед за ним, закладывая безукоризненно плавный вираж, вылетела суматошная стайка сардин, но, налетев с ходу на мясистые щупальца медузы, рассыпалась, сломав строй, сияющим елочным дождем. Корнерот повис, облапив неожиданную добычу, чуть покачиваясь в танцующих столбах света.
Правое изображение повторяло все, что происходило на левом, но как! В непомерной, нестерпимой для глаза человеческого пустоте, лишенной намека на перспективу, громоздились, наползая друг на друга, непонятные, фантастически искаженные объемы, рождались загадочные спирали, параболы, сдвоенные и строенные прямые, расползались и съеживались предельно насыщенные цветом неправильные пятна и бледные, едва видимые круги. Бедный карась оказался распластанным минимум на шесть проекций, которые, накладываясь одна на другую, мигом сконструировали такое чудище с четырьмя хвостами между глаз, что Карагодский нервно расхохотался:
- Ну и ну! Совсем как в клинике Вайнкопфа!
- Что вы сказали?
- Я говорю, совсем как в клинике Вайнкопфа. Я был недавно в Гамбурге, у известного немецкого нейрохирурга Вайнкопфа...
- Я знаю его, Вениамин Лазаревич. Что ж у него в клинике?
- Ему удалось через подкорку получить уникальные фотографии: как видит мир человек, отравленный наркотиками. Очень похоже. Только, пожалуй, у вас пострашнее. Карась был просто изумителен...
- Простите, Вениамин Лазаревич, одну минуту...
Уисс круто пошел вниз. На левом экране заметно потемнело, танцующие столбы исчезли, а сбоку сквозь густую синеву проступило что-то большое и красное.
Пан прибавил усиление. Его рука чуть заметно дрожала. Большое пятно оказалось подножием рифа в сплошных зарослях благородного коралла. Причудливые, сильно разветвленные кусты всех оттенков красного - от бледно-розового до багрово-черного - полностью закрывали грунт. Искривленные толстые ветки, словно вешним цветом, были усыпаны белоснежными звездами полипов, и между ними сновали торопливые полосатые рыбки с забавно обиженными физиономиями. Изредка среди этого красного сада попадались игрушечные домики органчика и пышные букеты анемонов, лениво сплетающих и расплетающих изумрудно-зеленые плети щупалец.
