Время шло к утру. Уже закатилась луна, стало темно, и как будто холоднее. Волки теперь виделись Кате сверху почти черными на фоне серого снега тенями, мечущимися без всякого порядка и цели у ствола сосны, и лишь изредка долетающее поскуливание или повизгивание напоминало Кате о том, что внизу не бесплотные призраки, а свирепые, и вполне материальные животные из плоти и крови.
Наступило предрассветье. Небо на востоке уже заметно посерело, хотя на западной его стороне, аспидно черной, ещё светились стылые звезды. Не смотря на лютый, цепенящий, впозающий, казалось бы, прямо в душу холод, Катя вдруг с удивлением обнаружила, что у неё до сих пор не окоченели пальцы ни на руках, ни на ногах. То есть, окоченеть, они конечно, страшно окоченели, прямо-таки скрючились все, но чувствительности не потеряли, впрочем, так же, как и уши, нос, щеки - те части тела, которые, по слухам, чаще всего отмораживают полярники и строители БАМа.
Катя до изнеможения шевелила пальцами рук и ног, рискуя сорваться, часто пересаживалась, разминая затекшие колени, но мороз все равно брал свое, и все начиналось сначало. Она даже боялась думать, как это все отразиться на ребенке.
"Все же ему теплее, чем мне, ведь его грею я сама, и со всех сторон!", - думала Катя, и от этих мыслей ей становилось чуть-чуть полегче.
В предрассветной мгле, серым саваном покрывшей все вокруг, знакомые, известные вещи вдруг стали выглядеть жуткими и таинственными - темный лес, обычный ельник, окружавший со всех сторон поляну, превратился в сборище угрюмых монахов, в серых плащах и серых островерхих капюшонах.
Березняк за просекой издали походил теперь на плывущий над землей сонм приведений, бесплотных, белеющих во мгле белыми стволами, как костями.
Волки внизу, словно бы почувствовав произошедшую с миром перемену, перестали кружить вокруг ствола сосны, смирно уселись на снег, и лишь изредка Катя ловила краем глаза вспыхивающие огоньки звериных глаз.
Ворочаясь на своей развилки, стараясь не упасть, и в то же время не замерзнуть, Катя нечаянно отломила ветку, и сухой треск грянул в утреннем безмолвии пушечным выстрелом. Катя судорожно ухватилась за толстый сук, зажмурила глаза, про себя забормотав: "Господи, спаси и сохрани меня от всего этого! Я устала, я замерзла, я хочу спать, есть, пить, я в туалет хочу, в конце концов! Ну сделай что-нибудь, не дай пропасть, за что мне, простой русской бабе, наказание такое?! Что я, главная грешница страны? Дочка Гитлера? Подруга Иуды? Что я, хуже всех? Да, безгрешных людей не бывает, но я-то не хуже других... Или у тебя мода такая - на русских отвязываться?!".
Катя разговаривала с Богом, так, как обычно разговаривала с начальством у себя на работе - то жалуясь, то напирая - такая тактика её часто выручала, но сейчас, конечно, это все было глупо и бесполезно, просто утопающий хватается за... А она, замерзающая, хваталась за толстый, холодный сосновый сук, и молилась, молилась...
В какой-то момент Катя открыла глаза, и тут же вскрикнула - прямо перед ней застыла приготовившаяся к броску серая, огромная змея! Правда, через секунду Катя поняла, что серая мгла предрассветья сыграла с ней очередную шутку, и ни какая это не змея, а обыкновенная, уже, наверное, сотни раз виденная за время сидения на сосне ветка, но ощущения ужаса и ирреальности происходящего усилилось.
"Когда горланят петухи, и нечисть мечется в потемках!..", - некстати вспомнила Катя кусок стихотворения кого-то из классиков. Сказано было как раз о таком вот времени.
Теперь уже волки не очень пугали её. Честно сказать, после того, как она взобралась на спасительное дерево, волки, оставшись внизу, перестали быть какой-то реальной, осязаемой угрозой. Их место занял холод. Потом и холод отступил - то ли потеплело, то ли Амудсен ошибался.
Но новая напасть - безотчетный страх, ужас, мистический, дремучий, первобытный ужас, овладевший Катей сейчас, был хуже всего, хуже одиночества, хуже волков, хуже холода, голода и усталости. Этот страх порождало что-то неизвестное, и от того он делался в тысячу раз хуже!
Катя озиралась по сторонам, и ей временами казалось, что серый, безмолвные монахи-ели вдруг начинают двигаться, направляясь к дереву, на котором она сидит. Вот сейчас сверкнут из-под капюшона красные, беспощадные глаза, протянуться к ней корявые руки-ветви с загнутыми когтями... Откуда люди там, в городах, знают, что происходит глухими зимами в серые предутренние часы в далеких, дремучих лесах? Какая наука проводила такие вот исследования? Эти леса стояли тысячи лет, да что тысячи - сотни тысяч, миллионы лет, и все это время они жили по своим, им одним известным законам, и любой, нарушивший эти законы чужак должен был умереть! И она умрет, ведь она нарушила, ведь она как раз тот самый чужак!
Катя вдруг поняла, что бредит наяву. Она, уцепившись за ветку сосны, нараспев несла вслух, на весь лес, какую-то ахинею, мало-помалу сползая с развилки. Волки внизу возобновили свою бесконечную пляску, кружась вокруг сосны - мудрый инстинкт подсказывал им, что жертва, раз уж она впала в бред, скоро свалиться к ним в пасти.
Но тут что-то изменилось. Катя сама не сразу поняла это, а поняв, приободрилась, собралась с силами, и даже запустила в одного из наиболее часто задиравших голову волков сосновой шишкой.
Подул ветерок, посвежело, и словно бы этот ветерок утащил, разорвал и развеял колдовской серый морок - стало светлее, четче проявились ветки у деревьев, теперь было видно, что это обыкновенные елки да березы, а не монахи и призраки.
Небо на востоке стало совсем светлым, налилось бирюзой, зеленью, прозрачностью, а случайно возникшее у горизонта облачко окрасилось багрянцем, золотом и ещё какими-то огненными цветами, и стало похоже на сгусток пламени, солнечный протуберанец, выброшенный в атмосферу.
А потом межь острых верхушек елей пробился первый, ярко алый, неестественно цветной луч солнца! И тут же Катя услышала громкий, уверенный треск кустов в березняке за просекой - через лес кто-то шел, шел быстро, не таясь и напролом!
Волки внизу заволновались, засуетились, поднимая узконосые морды, принюхиваясь и поскуливая. Потом пара матерых волчар поднялась и неспеша затрусила прочь от сосны - к просеке. Треск усилился, и Катя, сперва обрадовавшаяся, поняла, что человек так идти не может. И точно - секунду спустя на просеку вынесся окутанный паром, тяжело дышащий, длинноногий, неуклюжий, огромный лось!
Волки и лось увидели друг друга практически одновременно. Катя сверху следила за этой встречей, уже понимая - заинтересуются волки лосем - он уведет их за собой, нет - через несколько часов она все равно погибнет.
Волки, казалось, опешили. Лось тоже замер, только могучие бока его вздымались, да белесый пар валил от нелепой, верблюжачей морды.
