Николай Полунин - Цербер

Думать о том, что вот он, воплотившийся в явь сон, с которого все началось, она не могла. За этими мыслями неизбежно последовали бы другие, которые она просто не могла себе позволить.

Не приближаясь больше к окну, она села на краешек кровати, подобрала ноги. Свет в комнате потух. Некоторое время слышались тихие всхлипывания, но потом прекратились и они.

..."Отчетливо неадекватные реакции, - заносил в очередную квитанцию добросовестный Артур. - Общее состояние - по нисходящей. Психика расстроена. Подавленность, стресс. Начались самопроизвольные переходы в режим "А", не контролирует себя. В ближайшие двенадцать - двадцать четыре часа произойдет полное переключение на "А" - режим как средство ухода от действительности. Необходимы самые радикальные меры".

Загнав квитанцию, Артур приступил к составлению еще одного сообщения. Оно было гораздо короче и передано совершенно иным способом.

Его получил Роман.

Глава 34

Когда-то с обширного поля взлетали и садились вертолеты. Рядом располагалось несколько военных частей и одно училище. Именовалось оно "Высшее командно-войсковое училище красных командиров". Винтокрылые машины ежедневно разгоняли воздух своим шумом и, пролетая вдалеке, вызывали оглашенный визг у детворы на окраинах подступающей Москвы.

Потом город подошел вплотную, и полеты прекратились. Воинские части перевели, училище расформировали. Командиры утеряли свой цвет.

Но поле окрестные жители продолжали по старинке называть вертолетным, хотя на нем, сжатом и урезанном, лишь догнивали последние скелеты тех изобретений Игоря Сикорского, которые не годились даже, чтобы продать их как цветной металлический лом. Впрочем, еще позже они все-таки пошли именно на это кусками. Куски отрывали ночные люди, жившие на ближайшей свалке, и несли скупщикам - в порядке частной, так сказать, инициативы.

Затем у остатка поля завелся новый хозяин, и безобразия прекратились. Были проложены две взлетно-посадочные полосы в расчете на малые самолеты перпендикулярно друг другу, для разного ветра. Появились ангары и службы. Забор, выше и прочнее прежнего, - обязательно.

Здесь учились летать те, кто этого хотел и мог себе позволить; имелась стоянка частных самолетов и вертолетов. Их становилось все больше.

- Будем ждать рассвета, - сказал Михаил.

- Вы спешили, - напомнил ему Андрей Львович. На асфальтовом квадрате стоял "Ми"-восьмой, транспортный вариант, с включенными огнями. Два прожектора от ангаров освещали его правый борт. Дверца над скобой-ступенькой распахнута. Забирайся внутрь и лети, только двигатель пока не запущен.

Поодаль, на другом квадрате, который не был освещен, стояло несколько легковых автомобилей и виднелись очертания еще одного вертолета, гораздо меньших размеров. Михаил не мог его определить пока.

- Какие возможности! - Михаил открыл дверцу "Порша". - Право, я начинаю вас побаиваться.

- А на той площадке - "Алуэтт", Франция. Пару лет назад подарен полицейским управлением Парижа московской муниципальной милиции. Недолго он у них пробыл.

- С ума сойти.

Он вышел, сел на траву, и Андрей Львович последовал его примеру.

- Причем все строго законно, хоть и конфиденциально, прошу заметить.

- Еще бы. - Михаил процитировал: - "Это надо делать так, чтобы не было слышно. Это поаккуратнее надо делать".

- Вот именно. Терпеть не могу лишнего шума и лишних людей. Они отвлекают.

Земля еще помнила дневное солнце. Если смотреть между темно-синей тушей "восьмого" и силуэтом дальнего ангара, можно вообразить, что вокруг никого нет, и эта ночь - только для тебя, и день, который придет за ней, не принесет тебе обязательного отчаяния, горького долга, боли потерь. Что будут только теплое солнце, запах нагретых одуванчиков и звонкие жаворонки, которых не разглядеть в синеве.

что в Мире твоем покой

- Пусть потушат огни, взлетим через два часа. Андрей Львович без возражений встал, сунулся в дверцу "Порша", отдал неразборчивое приказание. Бортовые огни на "восьмом" погасли почти сразу. Из двух прожекторов на ангаре остался лишь один, слабейший.

Цикады трещали совсем по-южному. Михаил закинул руки за голову, лег навзничь. Млечный Путь почти не был виден из-за подсветки гигантского города.

- Андрей, из чистого любопытства: вы всерьез собираетесь всех нас... э, изолировать? Вот просто так, без суда и следствия? Где же цивилизованный подход? Гуманность? Права человека? Это вам не прежние времена, знаете ли!

- Я ж говорю, вам можно позавидовать. Времена всегда одни и те же, а вот чувство юмора - вещь преходящая. Как вам удается не терять?

- Рецепт древний: хочешь избавиться от страданий - избавляйся от привязанностей. Похоже, вам это тоже удается не без труда?

- Мои привязанности иного рода. У меня нет любимой женщины, которую пытаются отнять, друзей, которыми приходится рисковать.

- Но что-то же у вас есть? Что-то, во имя чего вы... и так далее. Во имя! Есть?

- Черт его знает, наверное, есть. Коньяк будете? Елена как-то назвала его гадостью, но другого у меня нет.

- Буду.

Против своего желания Михаил начинал испытывать ответную симпатию к этому человеку. Тому, кто держит в руках тайные нити и нажимает на скрытые пружины. Думает, что это так.

Просто человек, сидящий рядом на траве под теплым звездным небом.

- Хотите пару занятных историй, Михаил?

- Валяйте. Нет ничего приятнее, чем ночные байки под коньячок. Вполне приличный, между прочим, зря она... привереда какая. Обязательно скажу, как увидимся.

- Скажите. Первая байка из полувекового прошлого. Сорок пятый год, война с Японией, оккупированный Китай, южные отроги Малого Хингана, городок Хайлунь. В медсанбат наступающего советского полка попадает тяжело раненный китаец. Очень тяжело раненный. Многочисленные осколочные повреждения и переломы костей, чуть не сердце с печенью задеты, да еще и сильно обожжен вдобавок. Китаец "важный", приказано поставить на ноги во что бы ни стало. Ну, или хотя бы чтоб смог говорить. В медсанбате быстренько латают этот почему-то еще дышащий труп, отправляют в тыл, в большой госпиталь в Бэйане. Даже номер того госпиталя сохранился - сто двадцать шестой. К изумлению всех, китаец переносит сто с лишним километров дороги и, кажется, даже не очень тяжело. Потом начинаются чудеса. Переломы срастаются за недели, рваные раны зарубцовываются за дни. Через десять дней бывший труп ходит, через две недели начинает помогать нянечкам и сестрам. Ли Сяо - так он назвался - товарищей по палате развлекает фокусами: доводит свой пульс до двухсот и снижает до сорока, повышает температуру тела до такой, что ртутный термометр отказывается фиксировать - до восьмидесяти градусов и выше. Кончики пальцев раскаляются настолько, что от них прикуривают папиросы. Ли Сяо демонстрирует врачам опыты с кровяным давлением, взвинчивая и снижая за минуту опять-таки в пределах, не имеющих права на существование. На все вопросы, как он это делает, отвечает одно: дед научил.