Моя невестка и приемная дочь, бывшая спутница, Анна.
Невинная невольная убийца.
Слишком много вещей, которые не стоит ей знать. Слишком много того, во что она просто не сможет поверить. Я всегда молчу, не позволяю себе ни намека. Даже в те моменты, когда мне хочется молча свернуть ей шею. Обычно такое случается, когда Анна вспоминает мою погибшую жену.
Я привык держать себя в руках, привык сдерживаться и удерживать на лице маску. Нельзя казнить настоящее в память о прошлом. Живое должно жить — для этого я и существую.
Об этом напоминает моя музыка, стекающая с пальцев в подземных переходах и на вокзалах огромного города. Для этого и существуют придверные Полуночи. Не за те монеты, что кидают мне прохожие в подставленную бейсболку, не за изредка вспыхивающие аплодисменты, и даже не за горящие глаза подростков и одиноких девушек, гуляющих за полночь по Москве я играю. За жизнь, которая должна продолжаться во что бы то ни стало. За жизнь, которая должна длиться вопреки смерти. За жизнь — ибо превыше ее нет ничего.
Но порой мне хочется рассказать хоть кому-нибудь историю своих странствий по Безвременью. Кому? Мой сын, взявший Анну в жены — им хватило одной встречи, чтобы понять, что созданы друг для друга — плохой наперсник для этой тайны. Вадим, участник событий, годится еще хуже. Больше же — некому. Нас было пятеро, нас осталось трое.
И я поднимаюсь на крышу высокой новостройки в Тушино, подношу к губам флейту и рассказываю обо всем ветру, туману и звездам, единственным собеседникам, которые выслушают и не выдадут — никогда, ни под пыткой, ни ради золота…
С самого начала я совершил одну ошибку, которая повлекла за собой целую цепочку просчетов, случайностей и трагических совпадений. Я позволил себя обмануть, поверив в то, что Безвременье по собственной воле приняло такие — вполне удобные и понятные для нас, — очертания. Мне не раз доводилось стоять на страже у Дверей Полуночи, и я прекрасно знал, что то, что скрывается за Дверями, то, что неистово рвется в наши миры — бесформенно. Не имеет ни облика, который мы можем воспринять, ни чувств и желаний, сравнимых с нашими.
Может быть, Безвременье никогда не было нашим врагом. Может быть, каждая попытка вырваться за Дверь была лишь попыткой наладить отношения между двумя иномировыми цивилизациями; мы никогда не могли понять друг друга, сесть за стол переговоров, ибо были слишком разными. Там, где плоти нашего мира касалось Безвременье, возникали чудовищные ожоги и искажения.
Может быть, в этом не было злого умысла. Кислота не виновна в том, что разъедает металл, это свойственно ее природе. Природе Безвременья свойственно разрушать Полночь и Полдень. Это тот вакуум за пределами стратосферы, который окружает зеленую, живую, дышащую планету — но убьет ее, если коснется впрямую.
Все это не слишком важно, чтобы понять, в чем я ошибся. Заливные луга и кристально чистые ручьи, горы и замки, пустыни и монументы показались мне возникшими естественным путем. До меня слишком поздно дошло, что лишь Кладбище Богов и алтарь в Замке ста ветров существовали в Безвременье на самом деле. Остальное породила фантазия Анны.
Какой каприз природы наделил ее силой оформлять бесформенное, почему с таким редким даром она родилась в Полудне, куда смотрел Гьял-лиэ, выбиравший именно ее на роль королевы весеннего ритуала — спрашивать уже бесполезно; свершилось то, что свершилось. Я не знаю ответов на эти вопросы.
Должно быть, поначалу это было лишь естественным движением души, допустимой самообороной мозга, который не был в состоянии принять весь хаос Безвременья. Даже самых древних и сильных из Полуночи это сводило с ума, чего же можно было ждать от девочки Полудня, почитавшей за чудо и диво то, что она воспринимала голоса деревьев и фонарей?
Сначала это были поляна и ручей, потом — луг и река. Должно быть, ее забавляло происходящее, в нем опасность мешалась в нужной пропорции с удовольствием. Мне стоило бы еще в первые часы заглянуть девушке в глаза, присмотреться к ней. Таких в Полудне называют адреналиновыми наркоманами: понятия «риск» и «жизнь» для них синонимичны. Луна Полуночи, на первый взгляд она выглядела такой тихой и робкой — эти огромные широко распахнутые глаза, деликатные манеры, неуверенный голос. Ей, наверное, казалось, что она говорит резко и строго, насмешливо и грубо — глупая смешная девчонка. Даже когда она заносила руку для удара, единственной моей мыслью было «не сломает ли она себе пальцы».
Хрупкий цветок городских джунглей оказался не вполне тем, чем выглядел. Мне нужно было бы расспросить ее, эту тихую девочку с мирной профессией, с такими узкими хрупкими запястьями, сколько раз в месяц с ней случаются досадные происшествия. Сколько раз в неделю на нее обращают внимание уличные хулиганы, сколько раз в год у нее отнимают сумку или рюкзак. Все то, что казалось ей вполне обычным, естественным: «со всеми так же». На самом деле статистика происшествий с ее участием зашкаливала. Девочка-беда, девочка-авария, с которой постоянно что-то случается.
И именно ее выбрали стать той точкой, в которой сходятся, пусть на миг, Полдень, Полночь и Безвременье. Чудовищная ошибка, лишь чудом не обернувшаяся гибелью для всех, причастных к ней.
Хуже того, Вадим, ее спутник, был ровно той же породы. Двое, похожие друг на друга как две капли воды, больше, чем сиамские близнецы… Не исключено, что того резонанса, что мгновенно между ними, уже было достаточно для того, чтобы Безвременье расстелилось у них под ногами скатертью-самобранкой, стало джинном из кувшина, исполняющим невысказанные и даже неосознанные желания; если бы только желания — подчиняясь фантазии, порой исполненной стремлений причинить себе боль, разрушить и уничтожить себя самое. Остается лишь возблагодарить судьбу, что эта пара не сложилась, что они рассорились, едва успев сойтись. Мне страшно представить, что могли бы натворить эти двое в Полудне, будь они по-прежнему тесно связаны.
Судьба… уж коли я помянул ее, то стоит сказать о ней еще пару слов. Нет никакой судьбы, кроме той, что мы выбираем себе сами. Каждое наше действие — брошенный в пруд жизни камушек, волны от него разбегаются кругами, рано или поздно гаснут. Иногда мы попадаем камушком по голове товарищу, иногда товарищ попадает по нам — случается, и прямо по темени. Но больше ничего нет, никаких законов, кроме самого простого: каждое действие порождает последствия.
Все пророчества, предсказания и приметы — почти что чушь. Почти. Если бы мы еще и умели не верить в них, не наделять пустые слова силой своей убежденности…
