Я лежал без сил и слушал их всех. Летиция серьезно, как будто повторяя урок, убеждала Ла Синглу:
— Конечно, люди, поколение за поколением, привыкают к постоянству. Стабильность — это мир А во всем мире обычным средством для перемен является война. Мой дядя говорил мне, что турки не могут покорить Малайсию, потому что первородное проклятие или вера в него не подпускают к нам ни войн, ни изменений. Большинство людей интуитивно признают это.
— Я всего лишь актриса. Это не мое дело. Я хочу, чтобы Перри спал. И, в отличие от тебя, мне не нужны никакие войны.
Бонихатч бросил свою маску и вмешался в разговор, с уверенным видом поучая Ла Синглу.
— Война для человечества — величина постоянная. Она существует и в Малайсии, только в другом виде и на другом уровне. Одну из жертв этой войны ты только что доставила домой. У нас не слышно грома пушек и не бросают копья, никого не насилуют и не режут. Но в нашем обществе постоянно идет скрытая война и она такова, что даже среди любовников обнаружишь борьбу, вражду, недоверие, предательство, а не одни только раздвинутые женские ноги.
Я издал нечто вроде смешка. Армида, классовый враг Бони-хатча, сказала как-то то же самое и почти в тех же словах. Ла Сингла только отмахнулась от его поучений.
— Я знаю гораздо больше тебя, молодой человек, о раздвинутых ногах. Выпей немного кофе. Тебе так же плохо, как и Периану Нужно видеть радость в жизни и не думать о таких ужасных вещах. — Она торопливо прошла в комнату, неся глиняные кружки, наполненные горячим кофе, от которого поднимался пар.
Она встала возле меня на колени, я с благодарностью принял кружку и погладил ее по пухлой щечке.
— Так-то лучше. Доброжелательность никогда никому не вредит Бунтарство бьет всех, не разбирая, — сказала она.
— Мы выступаем только против богатых и привилегированных, — сказал Бонихатч. — Мы проследим за этим!
Кофе немного оживил меня. И у меня прорезался голос.
— Высокомерие богатых, — вот что я ненавижу, — сказал я. — Что там должно быть в бентсоновском предисловии к «Мендикуле»?
— Но сам-то ты испытывал высокомерие — твое собственное слово — по отношению к старику. А мы с Петицией любили его. Мораль пьесы очевидна, но Отто хотел немного усилить ее в предисловии. Люди типа генерала Геральда или Мендикулы так привыкают не обращать внимания на чувства своих подчиненных и подданных, что теряют способность сами что-либо чувствовать. Их любовь оборачивается жаждой полной власти. Любовь становится еще одним средством в борьбе за власть.
— А женщины становятся просто пешками, которые можно разменять по ходу партии и которые, как состояние, можно приобрести или потерять, — сказала Летиция. — Ты пробовал эксплуатировать меня, Периан, или, может, уже забыл об этом?
Я схватился за голову:
— О черт, и ты туда же! Ты и сама не прочь была извлечь из меня выгоду Вы, ребята, заблуждаетесь. Женщины не пешки. Они точно так же могут навредить, как и мужики.
— Если ты имеешь в виду Армиду, — резко сказала Летиция, — она безнадежная пешка, заложница своего классового происхождения. Она дурачила тебя, потому что в условиях лживого общества она не могла открыть в себе настоящие чувства.
— Достаточно об этом, — сказала Ла Сингла. — Армида — прекрасная молодая дама и к тому же неплохая актриса.
— Ты, Летиция, всегда к ней ревновала, — проговорил я.
— А она превратила тебя в комнатную собачку для развлечения богачей, вновь съязвила Летиция.
— Оставьте бедного Периана в покое, он в ужасном шоке! — закричала Ла Сингла.
— Я дам тебе, де Чироло, кое-что почитать. Ты поймешь, что мы гораздо сильнее, чем ты думаешь, — настаивал Бонихатч.
— Ради бога, уходи, Бонихатч. Ни слова больше. Завтра утром встретимся. А теперь уходите. Мне нужно придти в себя.
Наконец они ушли. Я вытянулся на кровати, и Ла Сингла легла рядом со мной.
— Лучше не ходи, могут быть неприятности, — сказала она, с серьезным видом. Затем засмеялась.
К моему удивлению, я тоже смог рассмеяться.
— У меня всегда неприятности.
— Завтра ты не сможешь с ними встретиться. Мы будем ставить «Албриззи».
— Сингла, птичка моя, что-то есть в том, как они понимают общественный строй. Должен признать, что хоть я действительно люблю Армиду, но и о том, что брак с ней поправит мои дела, тоже думал. Неужели я так испорчен? И наказан именно за это?
— Нам нужно немного поспать. Через несколько минут солнце взойдет. Ты еще должен научиться отличать жизнь от искусства, а искусство — от искусной фальшивки. Я на целый год старше тебя, и мне это известно.
— Это не мешает тебе прикидываться прелестной дурочкой! Я обнял ее за плечо и без всякой мысли положил свою ногу на ее. Целуя ее в щеку, я сказал:
— Я все же пойду к Бонихатчу. Я так решил, Мне нужно расширить свои представления о жизни. А ты, моя прехорошенькая Сингла, выходи за меня замуж.
— Тогда тебе не сдобровать!
— Непривычно видеть тебя в роли ангела-хранителя.
— Не надо шутить. Мне тоже хочется тепла, а это меня согревает.
Она опустила голову на подушку рядом с моей головой и закрыла глаза. Я лежал и рассматривал ее, как будто впервые видел. Пламя свечи, уже ослабленное серыми предрассветными тенями, прокрадывавшимися через створчатое окно, высвечивало очаровательные контуры ее совершенного лица. Я заботливо обнял ее и тут же уснул.
