— В качестве импровизированного оружия для разгона хулиганов лучше ничего и придумать было нельзя, — отметил майор. — Вот только мерзавцев было слишком много. Нечего было и надеяться выстоять против такой толпищи и удержать здание. В Центр ворвалось не менее тысячи человек. А ведь вы не крепость строили, как я понимаю, и оружия в достаточном количестве у ваших товарищей не имелось для того, чтобы сдержать натиск. Я бы лично вряд ли выдержал осаду, если бы при мне не было до зубов вооруженного полка.
Толпа прокатилась по шеренге полицейских, как газонокосилка. Четверо «псипов» погибли, несколько были тяжело ранены. Двери рухнули под напором толпы.
Торвальд и еще несколько ребят покрепче пытались удержать винтовую лестницу, которая вела к башне и шпилю. Это, пожалуй, было единственное более или менее узкое пространство в Центре, которое можно было оборонять.
— Его угробили камнем, — сказал майор, опустив глаза и уставившись в пол. Наверное, он боялся того, как я восприму эту новость. Я и сам этого боялся. — Правда, он сам успел уложить нейропарализатором шестерых. Ей-богу, для желторотого парнишки это совсем даже неплохо. Ваши сородичи небось сказали бы: «Que enseingnamen», а мои — просто: «обделаться можно», но и те, и другие имели бы в виду одно: уму непостижимо, как он это сделал. Но в конце концов у него больше не осталось сил держаться, да и кто бы столько мог продержаться? В него швырнули здоровенным бульником, он упал, а потом… потом его, видимо, забили насмерть выломанными ножками стульев и набросились на второго парнишку… как его, бишь… Питерборо. Он сейчас в больнице. Он бы тоже на тот свет отправился, но тут, на счастье, аквитанцы подоспели.
За счет весьма вольной трактовки инструкций Шэну все-таки удалось объявить Центр под протекцией Посольства. Скорее всего он добился этого, объявив, что в здании находятся мои личные вещи и люди, которые работают на меня… впрочем, это теперь не имело никакого значения. Скорее всего Гуманитарный Совет пост-фактум одобрил действия посла, поэтому он мог со спокойной совестью заявить, что все, что он предпринял, он предпринял потому, что ему показалось, что так будет лучше.
К этому времени Шэн уже успел ангажировать несколько подразделений армии Торбурга, включая аквитанский легион. В составе войска было всего шесть рот, но они были превосходно подготовлены к сражениям в условиях города, но что самое главное — их амуниция выглядела поистине устрашающе. Они были в полной боеготовности, когда Шэн обратился с просьбой о помощи, и буквально через несколько минут в кабине посольского спрингера появился вертолет с войском и несколькими переносными спрингерами. Военные быстро установили винты и полетели к зданию Центра. Аквитанские воины гурьбой выскочили из кабин портативных спрингеров и тоже помчались к Центру…
Где обнаружили обезумевшую толпу, которая уже забила насмерть одного из смельчаков-защитников и теперь занималась тем, что без разбора громила и рвала все, что попадалось на глаза, — гобелены, картины, мебель, видеокассеты, музыкальные инструменты.
Впоследствии я узнал о том, что в отчете Гуманитарного Совета о происшествии было написано о том, что аквитанские войска к участию в разгоне толпы привлекать все-таки не следовало.
Минут через десять дисциплина военных рухнула. В последующих сообщениях все происходящее было названо «полицейским бунтом» — древним, как мир, термином, который на самом деле означал, что силы правопорядка обезумели и со всей жестокостью обрушились на гражданское население.
В итоге те обитатели Центра, которые успели забаррикадироваться в башне, уцелели, и их быстро вывели из здания. Разбушевавшихся аквитанцев привели в чувство торбургские офицеры и восстановили порядок.
Погибли восемьдесят человек из тех, что пошли штурмом на Центр. Здание спасти не удалось. Учиненный мятежниками пожар оказался слишком силен.
Правда это было или нет, но согласно слухам, на штурм здания Центра утилитопианцев подбили агитаторы Сальтини. Еще через два часа, когда еще не истекла немыслимо долгая Тьма, не меньше половины городских полицейских-«псипов» начали открытое вооруженное сопротивление, и на их сторону перешли муниципальные полицейские, которые еще мало что соображали в происходящем после переворота. Вооруженные стычки вспыхивали по всему городу, и Сальтини издал несколько указов: распорядился насчет уничтожения диссидентских псипиксов, отправил верные ему подразделения «псипов» атаковать здание Посольства и выставил кордон в потенциально мятежном прибрежном районе. Видимо, он планировал взять в осаду этот район столицы.
Именно такого развития события и ждал Шэн уже много дней. Гуманитарный Совет не выдержал, и в городе было объявлено чрезвычайное положение. Хартия независимости была ликвидирована, Совет Рационализаторов распущен. Через несколько дней отец Аймерика должен был сформировать правительство и стать президентом Каледонии и главой государства. Ни для кого уже не было тайной то, что Аймерик должен был стать первым в истории премьер-министром Каледонии.
Выслушав все это, я долго лежал на кровати, уставившись в потолок. Время от времени ко мне заходили врачи, подсоединяли к каким-то приборам или давали таблетки. Я послушно выполнял все их распоряжения. Как только доктора разрешали, мы с Маргарет выходили прогуляться в больничный дворик и сидели там, обнявшись, под яркими лучами желтого солнца. Когда могли, плакали.
Насколько я догадываюсь, тела Торвальда и Анны опустили в бак регенератора под пение многосотенного хора. Люди пели сочиненный Торвальдом вариант «Canso de Fis de Jovent».
Вряд ли он был бы недоволен. Хотя наверняка я этого, конечно, никогда не узнаю.
Часть четвертая
M'ES VIS, COMPANHO
Поставленный мне диагноз гласил «гипертрофированная тоска». Специалистку по этому заболеванию выписали из Внутренней Сферы планет — доктора Агескис, высокую, стройную, молчаливую блондинку. То время вспоминается мне смутно. Я спал по двадцать шесть — двадцать семь часов подряд, и мне снились жуткие кошмары. То мы с Торвальдом боролись, дико вопя, то ко мне приставал как банный лист Рембо и изводил меня, требуя сострадания к собственной персоне, то Анна заявляла со сцены, что я никогда не понимал ее поэзии… в общем, всякая такая чепуха. Раз сто, не меньше, мне снилось, как падает в пропасть вездеход или как Торвальд выбирается из регенератора как раз в то время, как усаживаемся завтракать, и голова его так же обезображена, как голова погибшей Бетси. Я плакал, вскрикивал во сне, потом меня будили, чтобы я поел и размялся, а потом я снова засыпал и снова видел кошмары.
