Нехотя, потом все быстрее завертелся диск. Сильные тройки, сделав по десятку все ускоряющихся шагов, перешли на бег. Щелчков не было.
Быстрые тройки на бегу подхватили ремни — без рывка, мягко, как надо. Кормчий настороженно прислушивался. Щелчков не было.
Быстрые тройки уже пробежали по двадцать шагов, когда наконец появился звук. Нормальный звук — Акроней успокаивающе похлопал юношу по спине, когда тот вопросительно посмотрел на него. Свист. И даже не свист, а шелест, но сейчас будет свист… Есть. Часа три вот так посвистит, пока не замедлит вращение.
На тридцати пяти примерно шагах тройки резко остановились, и раздался хлопок: ремень, легко соскользнув с оси, натянулся между блоками. Порядок.
Правая тройка, не теряя времени, стала сматывать свой конец в бухту, левая помалу вытравливала. Незанятые гребцы зашевелились на берегу, поднялись, вырастая из тумана, потянулись группами и цепочками к кораблю, обступая борта.
Понимают, ленивцы, что время дорого! Как-никак, два часа потеряно, а ветер хоть и слабый, да встречный. Но спешка нужна будет потом, в море. Может быть, даже придется пощелкать бичом над спинами нерадивых. Для их же пользы — чтобы к вечеру смогли увидеть берега Схерии и ночью жаловаться женам на жестокого кормчего, показывая им рубцы на спинах. А четверо из обслуги Перста — на ягодицах. Каждому свое… Впрочем, ветер к полудню может перемениться (почему бы и нет? Посейдон милостив, полсотни лет не вспоминает об обещанной мести), но это вряд ли. Акроней потянул носом воздух и последний раз глянул на Итапетру. Ох, вряд ли — хотя парус, как всегда, наготове.
На самый же крайний случай — если Нот вообще не проснется, а Борей задышит сильнее, — на этот случай Акронею известна хорошая бухта на юге Схерии. Заночевать придется там, а в столицу двинемся поутру, вдоль берега. Три часа на веслах…
Все это Акроней додумывал, стоя уже на корме, отжав эксцентрики и зычно подавая команды гребцам. Нос корабля рывками сползал с берега, все вокруг скрипело и дергалось, и лишь Медный Перст, Всегда Обращенный к Полярной Звезде, был обращен к ней и ровно свистел на пронзительной ноте. Судно закачалось на мелких прибрежных волнах, гребцы полезли из воды, переваливаясь через борта и разбирая весла. Двое задержались на берегу, чтобы на руках перенести слепого аэда. Окиал со старым Тооном были уже на борту.
Носовые гребцы уперлись веслами в дно, и судно, отойдя от берега, словно рухнуло вниз, погрузившись в белесую мглу. Ох и туман! Ничего не видать в тумане, кроме Перста да силуэтов ближайших пяти пар гребцов! Ну да кроме Перста ничего и не надо видеть феакийскому кормчему.
— Правым бортом табань, левым греби! — протяжно скомандовал Акроней. — И-р-раз!.. И-р-раз!..
Медный Перст, плавно увлекая за собой вертикальную раму, поворачивался Бореевым — высоким — концом к невидимому носу корабля. На самом деле, конечно, поворачивался корабль. Но об этом говорили Акронею опыт и знание, а чувства — чувства нашептывали другое. Они шептали, что Схерия все еще за кормой, и весьма неохотно воспринимали доводы разума… Гребцам проще: они верят своему кормчему. А кормчий должен верить не себе, а вот этой штуке…
— Суши весла!
Бореев конец оси уже указывал точно на нос корабля. Значит, прямо по курсу был островок Эя — обиталище волшебницы Кирки. Вздорная баба: влюбляет в себя почтенных мужей и превращает их в бессловесный скот. Не стоит без нужды навещать ее остров — даже на малое время не стоит, лучше обойти стороной… Акроней дождался, пока корабль по инерции повернулся еще немного — так, чтобы ось указала на левую якорную площадку, — и, опустив кормовое весло, дал команду гребцам. Грянула песня, вскипели под веслами волны, и судно рванулось, взрезая собою туман. Чуть на восток — между островом Эя и устьем реки Ахерон.
Море окончательно очистилось от тумана, и Окиал понял, что пролив остался далеко позади. Вершина Эй маячила мутным зеленым пятном за кормой слева. Гребцы уже вошли в ритм и работали молча; судно почти бесшумно скользило по длинным пологим валам. Даже Перст уже не свистел, успев заметно снизить свои обороты.
Аэд сочинил свою мелодию и откашлялся, видимо, готовясь запеть. Окиал оглянулся. В лице слепого он увидел все ту же гордую отрешенность человека, идущего навстречу опасности. Окиал отвернулся и стал незаметно ощупывать отполированные грани ежа. Узкая щель оказалась в очень удобном месте: над самой палубой, на той грани, что была обращена к корме. Гребцы не могли видеть ее, а от случайного взгляда кормчего Окиал закрыл щель ладонью. Большим пальцем он осторожно нащупал упругий выступ, дождался первого аккорда и нажал. С неслышным щелчком пластина скользнула ему в ладонь и полетела за борт.
Стараясь не прислушиваться к словам странной песни аэда (не то благодарственного, не то издевательского гимна морскому богу), Окиал детально припомнил расположение лабиринта. Нужный ему тупичок, тесно заставленный ржавыми ящиками, был в центре святилища по правому борту, если считать, что треножник стоит на корме. Вдоль короткой стены тупичка лежали рядком еще четыре ежа, и щели на их верхних гранях были пусты. А в ящиках было полно пластин — но не гладких, как та, что сейчас полетела за борт, а покрытых каплеобразными оловянными выступами. Нащупав крайний от входа ящик, Окиал взял одну из пластин и попытался засунуть в щель. Пластина оказалась слишком велика и не лезла. Он вернул ее на место и взял другую, из соседнего ящика. Тоже не то…
Аэд заливался соловьем, расписывая могущество Посейдона, обремененного многими заботами и обязанностями; и со всеми-то он справляется, и всегда-то он на высоте, и как он великодушен и незлопамятен. Вот видите: только что был туман — и уже нет тумана! Это он, колебатель земли, разогнал его своим златоклыким трезубцем. А сейчас, завершив свой нелегкий труд, Посейдон сидит в кузнице у Гефеста, вкушая дым вчерашних жертвоприношений, а юная харита — новая жена хромого бога — едва успевает менять на столе перед ним кубки с холодным нектаром: великая жажда мучает Посейдона после вчерашнего пиршества на Олимпе, когда хватил он подряд пять огромных кратер, наполненных лучшим феакийским вином, и сам Дионис отказался повторить этот подвиг, признав свое поражение. Вот почему неверна оказалась рука Посейдона, вот почему отделен от древка златоклыкий трезубец, погнутый могучим ударом о подводные камни. Вот почему торопит Гефест золотого слугу, который вчера поленился нажечь углей для горна и сейчас, весь в оливковом масле от усердия и торопливости, хлопочет в дальнем углу пещеры. Черный дым истекает из вершины горы на Лемносе и оседает на волны Эгейского моря: это золотолобый слуга усердно жжет угли для Гефестова горна.
