Напарил свежатины, подождал для приличия часок, потом наелся и лег спать. Вместо прежних кошмаров и страхов на этот раз во сне я видел ласково улыбающуюся Еке-ну и счастливых ребятишек.
Утром рукавиц на палке не было. Слава всем духам! Наконец-то мы поняли друг друга! Выходит, помогли мне старые обычаи и заклинания. И растопил снега, смыл кровь с лица и с благодарностью бросил в огонь несколько кусков мяса.
* * *
Вечер я провел в раздумье. От кого он родился, этот чучуна, от человека или зверя? А может, одичал в тайге, ведя одинокую жизнь? Почему люди моего племени охотятся за ним, в чем его вина? Так вот и будет всю жизнь бродить в горах, а после смерти тело несчастного растерзают звери. А ведь отличает же он плохое от хорошего, вот и барана принес в благодарность за мои дар. Может, и колдовских чар у него никаких нет, а все это просто россказни. Попробовать бы подружиться с ним, помочь ему стать обыкновенным человеком.
Невольно я стал вспоминать приходившие на память истории о «диких людях».
Рассказывали один случай. Тоже в старину это было. Собиратели ясака тогда часто обижали неграмотных охотников и рыбаков. Особенно усердствовал в обманах и вымогательствах Селдьюэс Седэр — Мелочный Федор. Долго не могли найти на него управы, но однажды Седэр поехал в Зашиверскин острог и по дороге попал в руки трем чучунам. Затащив его в пещеру, они прилично намяли ему бока и поставили на лоб печать — «Меркешкин», а потом отпустили. Показав лоб дружку писарю Сылкину, он попросил объяснить, что означает это слово. Тот растолковал, что, мол, в переводе с якутского — «Отмеченный». Такой знак понравился Седэру, а как же, сами духи его руками чу-чуны выделили среди прочих. Пошел он к попу и заявил, что хочет поменять имя на новое, «данное провидением». А священник увидел надпись и стал смеяться, он хорошо знал все северные языки и сразу понял, что слово чукотское и означает оно — «Мелочный».
Понятное дело, что в этот раз чучуны были самыми обыкновенными людьми, решившими отомстить вымогателю, ославить его перед всеми.
И еще одна история широко известна в нашем племени. На восточном берегу Индигирки есть скала Долекут, за несколько кёс ее видно. Возле нее с давних пор жили старик со старухой — Умыйык и Лана. Охотились, рыбачили. Однажды, когда старик ушел на промысел, к тордоху подошли двое людей, завернутых в обрывки шкур и обросших шерстыо. Они бросили перед онемевшей от страха старухой убитого оленя и принялись что-то говорить на непонятном языке. Очнувшись, Лана принялась крестить их русским крестом, читать заговоры, но «злые духи» не исчезали, и тогда она поняла, что это все-таки люди.
Незнакомцы дали ей понять жестами, что их друг повредил ногу и его надо вылечить. В случае положительного ответа они указывали на оленя, что, видимо, значило — отблагодарим, а изобразив отказ, потрясали копьями с костяными наконечниками.
Делать было нечего, старуха закивала головой и указала па дверь тордоха.
Они удалились, а потом принесли на руках своего более молодого и низкорослого соплеменника. Лана в молодости занималась знахарством, поэтому сразу определила, что нога сломана. Она сложила кость и закрепила голень в лубке, уложила больного на нары.
Вечером чучуны встретили старика с поклонами, старший протянул ему шкуру песца. Умыйык хоть и испугался, но дар принял, а потом старуха ему все объяснила.
Лана ухаживала за больным, а его друзья регулярно приносили свежее мясо и ценные шкуры. Когда молодой чучуна в первый раз вышел, хромая, из тордоха, соплеменники встретили его восторженным свистом. Еще через пару недель он сам выпрыгнул наружу и принялся громко свистеть. Вскоре раздались и ответные сигналы. Низко поклонившись хозяевам, чучуна, подхваченный под руки друзьями, направился в горы. Больше никого из этой троицы старики никогда не встречали.
Выходит, и здесь были люди, может, дикие, но люди… Мало ли куда может закинуть судьба. Вполне возможно, что, оказавшись случайно в чужих краях, не зная языка, обычаев местных жителей, такие люди, оставшись без одежды, жилья, привычной пищи, вполне могли одичать. А нас они боятся, потому что знают: мы смотрим на них как на нечистую силу, преследуем, даже убиваем. Вот потому и не идут на сближение, живут дикарями. Несчастные…
Максим Кабир
НОЧЬ БЕЗ СИЯНИЯ {62}
Это видео Люда Белиникина показала коллегам три дня назад. Коротенький ролик с «Ютуба», тридцать пять просмотров — явно не то, о чем мечтал загрузивший его пользователь. Разобрать что-то было непросто, середина марта — а клип датирован прошлой субботой — отметилась ураганами, ветер дул со стороны Белого моря, лютый, пробирающий до костей даже обвыкшихся северян. Картинку затушевала вьюга, к тому же у оператора тряслись руки — то ли от холода, то ли от предвкушения легкой интернет-сла-вы. В общих чертах содержание ролика сводилось к тому, что по улице, кутаясь в метель, брела темная фигура, и Демид Клочков, зевнув, обозначил ее термином «какая-то хрень».
— Ничего не замечаете? — Люда прокрутила видео заново, и на экране «андроида» замельтешили снежинки.
— Ну, мужик в шубе, — сказал Клочков.
— Да ты к фону присмотрись! Вон труба, вон вывеска Сбербанка. Это же напротив нашего магазина снято.
— Точно! — воодушевился Клочков. — Хоть чем-то прославимся. Даст Бог, табличку мемориальную повесят: «По этой улице весной две тысячи шестнадцатого ходил дядька в шубе».
Белиникина хихикнула и игриво шлепнула сотрудника по плечу. Один Ваня Григорьев не смеялся. Худой и бледный, он работал в магазине «Северянка» второй месяц и прослыл пареньком замкнутым, от которого не добьешься лишнего слова. Зато справлялся отлично, при своей щуплости и низком росте давал фору мускулистому Клочкову. Ильин, хозяин «Северянки», нарадоваться не мог. Да и где вы еще отыщете грузчика-трезвенника?
Вернувшись в тот день домой, Ваня включил допотопный компьютер и позвал деда.
Старик долго глядел на монитор слезящимися глазами.
— Чучун это, — был его вердикт, — абаасы кыыла. Разбуженный, злой. Где его сняли, Уйван?
— На Аляске, — сказал парень тихо.
Дед поковылял в спальню, по-якутски благодаря богов верхнего мира за то, что не пускают к жилищам людей существ из мрака.
Через три дня ту же молитву читал Ваня, таская ящики со склада.
Щедрые проектировщики отвели под торговую зону первый этаж хрущевки, и помещение магазина тянулось на десятки нефункциональных метров, повторяя в миниатюре историю всего городка. Отгремели фанфары, отжили свое энтузиасты-покорители Русского Севера. И добыча циркониевого сырья оказалась не таким уж перспективным занятием. В заполярном городке, рассчитанном на сто тысяч жителей, обитало тысяч двадцать. Молодежь уезжала: кто в Мурманск, кто на континент, и снег заносил пятиэтажки, как заносил ранее срубы вымерших хуторов.
Тайга нависала над оплотом цивилизации, по горизонту щетинились соснами грозные утесы. Они вздымались силуэтами мамонтов, окружали городок. К ледяным далям, к вечной мерзлоте ползли облака. Здесь, среди редких фонарей, среди пятиэтажек с пятью-шестью горящими по вечерам окнами, люди смотрели ток-шоу, общались в социальных сетях, старались не отставать от большой земли. А совсем близко шуршал кронами вековой лес, кричало и охало в валежинах, и тени плавно скользили меж лиственниц; под их лапами пружинился губчатый мох, проваливался снег, испещренный глухариной клинописью, хрустела хвоя. Порой они вылезали из дебрей, неправильные тени.
И тогда кто-нибудь пропадал. Или находили, например, фуру с распахнутыми дверцами кабины, а водителя находили чуть позже. В омуте под руинами мельницы. Мельничное колесо и плотина поросли илом, и дальнобойщик, как мумия, тиной обвернут, и еловая шишка в горле. Зачем-то понадобилось ему, дальнобойщику, покинуть машину, топать по рыжим от стоячей воды бочагам к бору, к мельнице, — наверное, голубики отведать хотел. Голубика в этих краях вкуснейшая.
