– Да о чем ты говоришь? Впрочем, кому какая, черт подери, разница? Ладно, ты меня заполучила, – в отчаянии проговорил Хайрем. – Отпусти Бобби. И девчонку тоже. Они ни при чем.
– Еще как при чем. – Уилсон, похоже, была готова разрыдаться. – Не понимаешь, да? Он – это самое главное. – Гул оборудования сменился ревом, на экранах мониторов замелькали цифры. – Еще пара секунд, – процедила сквозь зубы Уилсон. – Не так уж долго осталось ждать, правда? А потом все будет кончено. – Она обернулась к Бобби. – Не бойся.
Бобби, едва владевший собой, с трудом выговорил:
– Что?
– Ты ничего не почувствуешь.
– А вам что за дело?
– Есть дело. – Она погладила его по щеке. – Я так долго за тобой наблюдала. Я знала, что тебя клонировали. Это не имеет значения. Я видела, как ты сделал первый шаг. Я люблю тебя.
Хайрем прорычал:
– Червокамерница треклятая. Маньячка. Только и всего? Как это… жалко. За мной охотились проповедники, эротоманы, политиканы, преступники, националисты, разумные люди и чокнутые. У всех накопились претензии в творцу червокамеры. Я от всех ушел. А теперь вот дошло до этого. – Он снова попытался подняться. – Нет. Не так. Только не так…
Он вдруг крутанулся по-змеиному, бросился к ноге Уилсон и запустил зубы в ее лодыжку.
Она пронзительно закричала и пошатнулась. Хайрем цепко держал ее ногу зубами, как пес, впившийся в плоть мертвой хваткой. У него изо рта струилась кровь лжеохранницы. Уилсон упала на него и замахнулась кулаком. Хайрем разжал зубы и прокричал Кейт:
– Уводи его отсюда! Уводи его от…
Но тут Уилсон заехала кулаком в его окровавленную шею. Кейт услышала хруст хряща и костей. Голос Хайрема превратился в бульканье.
Кейт схватила Бобби за здоровую руку и поволокла его по полу к выходу, перетащила через порог бункера. Ударившись головой о толстый металлический выступ, Бобби вскрикнул, но Кейт даже оборачиваться не стала.
Как только его ноги оказались за порогом, она налегла на дверь, захлопнула ее. Сразу стих нарастающий рев образующейся «червоточины». Кейт начала заворачивать штурвал.
К бункеру потянулись ошарашенные происходящим охранники.
Кейт, из последних сил поворачивая штурвал, крикнула им:
– Помогите ему подняться и убирайтесь все отсюда!
Но тут стена бункера вспучилась, и Кейт успела увидеть вспышку – яркую, как солнце. Оглохшая и ослепшая, Кейт словно бы начала падать.
Падать во тьму.
Двое «дистанционников», два фокуса червокамеры, отделенные от тел наблюдателей – Бобби и Давида, – летели над Южной Африкой.
Был две тысячи восемьдесят второй год. Миновало четыре десятка лет со дня гибели Хайрема Паттерсона. Умерла Кейт, которая тридцать пять лет была женой Бобби.
Прошел год после того, как он принял факт этой жестокой смерти, но она не покидала его мыслей, какие бы чудесные пейзажи ему ни показывала червокамера. Но он был до сих пор жив и должен был продолжать жить; он заставлял себя смотреть и изучать Африку.
Сегодня равнины самого древнего из континентов были покрыты сеткой прямоугольных полей. Тут и там громоздились постройки – аккуратные пластиковые домики, и старательно трудились машины – автономные культиваторы, похожие на жуков-переростков. Сверкали под солнцем их панцири – солнечные батареи. Люди медленно передвигались по полям. Все они были в белых одеждах и широкополых шляпах, кожа у всех была покрыта слоями яркого солнцезащитного крема.
В одном из чисто выметенных крестьянских дворов играла компания детей – умытых, хорошо одетых и упитанных. Они шумели, бегали – яркие камешки на фоне пейзажа, похожего на крышку необъятного стола.
Но сегодня Бобби увидел не так много детей, и эта маленькая горстка казалась ему драгоценной, он смотрел на детей с нежной заботой.
Присмотревшись внимательнее, он увидел, что движения детей сложны и четко координированы – будто они в то же мгновение точно узнают, о чем думают другие. А вероятно, так оно и было. Ему говорили, что уже есть дети, рождающиеся с «червоточинами» в голове, и что эти дети вступают в распространяющиеся групповые сознания Единых еще до того, как покидают материнскую утробу.
От этой мысли Бобби содрогнулся. Он понимал, что его тело реагирует на пугающую мысль – его тело, оставшееся в громадном комплексе, по-прежнему называвшемся «Червятником». Название сохранилось, хотя через сорок лет после смерти Хайрема комплексом владел трест, представлявший собой консорциум музеев и университетов.
Столько времени прошло с того жуткого дня, дня гибели Хайрема в «Червятнике» – а в памяти Бобби все осталось живо, словно его память сама была червокамерой и через нее его разум был соединен с прошлым. И именно прошлое теперь хранило все, что осталось от Кейт, год назад умершей от рака. Каждое из ее деяний погрузилось внутрь неизменной истории, как деяния миллиардов людей, до нее сошедших в могилу.
«Бедняга Хайрем, – думал Бобби. – Он всегда хотел одного: делать деньги».
Теперь, когда Хайрема давным-давно не было в живых, его компания исчезла, его состояние было конфисковано.
И все же совершенно случайно он таки изменил мир…
Давид, невидимо присутствующий рядом с Бобби, уже давно молчал. Бобби подключил вспомогательную программу эмпатии, чтобы посмотреть на пейзаж глазами Давида.
… Залитые солнцем поля исчезли, сменились видом безлюдной и бесплодной местности, где с трудом цеплялись за жизнь редкие чахлые деревья.
Под палящими лучами солнца по земле вереницей медленно брели женщины. Каждая из них несла на голове большущий и тяжелый пластиковый контейнер с мутной водой. Женщины были худые как спички, одеты в лохмотья, их спины были напряжены от непосильной ноши.
Одна женщина вела за руку ребенка. Можно было не сомневаться, что несчастное дитя – голенькое, кожа да кости – страдало тяжелейшей дистрофией от недоедания, а может быть, ребенок был жертвой СПИДа – болезни, которую тут, как с мрачным юмором вспомнил Бобби, называли хворью стройности.
Он тихо проговорил:
– Зачем смотреть в прошлое, Давид? Теперь все гораздо лучше.
– Но таков был мир, созданный нами, – с горечью отозвался Давид. Его голос прозвучал так, словно он находился всего в нескольких метрах от Бобби, в теплой, уютной комнате, а не парил в этой равнодушной пустоте. – Неудивительно, что нынешние дети считают нас, стариков, стаей дикарей. Это была Африка СПИДа, дистрофии, засухи, малярии, стафилококковых инфекций, тропической лихорадки и бесконечных бесполезных войн. Африка, захлебывающаяся дикарством… Но, – закончил он, – это была Африка, где жили слоны.
