Сергей Другаль - Тигр проводит вас до гаража.

Это я все к тому, что в тот раз мой друг, физически сильный и очень волевой Вася Рамодин, спас экипаж. Именно на Сирене — так мы назвали планету — в полной мере проявились Васины способности. Если бы не он, то не знаю, что делал бы и сам капитан. Даже капитан, попавший там под чуждое нам влияние.

Надо сказать, что Сирена вращалась в стороне от нашего пути, но когда мы вынырнули из подпространства, как пес из подворотни, и огляделись, то обнаружили, что не туда прибыли. Это случается. Не то что один человек, но и целый коллектив может не туда заехать. Выяснилось, что отдельные неполадки были в системе ориентации звездолета и один двигатель не тянул, а другой самопроизвольно впадал в форсированный режим. На всякий случай капитан подвел корабль к ближайшей планете — это и оказалась Сирена, — вывел его в инерционный полет на круговую орбиту и послал нас в обычную разведку. Капитан же, навигатор, оба механика и ремонтник Вася остались на корабле наводить порядок. Мы высадились на планету, поставили, как положено, защиту вокруг катера и приступили было к работе… Тут для того, чтобы дальше было понятно, я прервусь и воспользуюсь записями в памятных браслетах. Такой браслет, фиксирующий звук, а при необходимости и изображение, есть у каждого разведчика. В него можно наговорить свои впечатления от увиденного. У Васи в коробочке лежат эти розоватые, подобные аметистам кристаллики, и он иногда перебирает их. При этом на его выразительном лице возникает странная улыбка и видно, что его обуревают сложные, вряд ли поддающиеся расшифровке чувства. Вася знает, что я пишу эти заметки в назидание грядущим поколениям, он кое-что читал, ибо я всегда дарю ему опубликованное. По моей просьбе он принес кристаллы, а воспроизводящий аппарат у меня свой. Я не стал прослушивать при нем, и Вася вскоре ушел, поскольку беседа в тот вечер у нас не клеилась. Вася очень уважает меня, но все же смотрел с сомнением, словно хотел сказать: как-то ты из этого сюжета выпутаешься, хватит ли у тебя мужества быть беспощадным к самому себе, как того требует истина? Сомнения его имели почву, но если самокритика — наше оружие, то пусть не скажут потомки, что мы не умели им пользоваться. Мне было трудно писать о событиях на Сирене, но я преодолел себя, как это сделал бы на моем месте каждый член нашего экипажа… Итак, Вася ушел, а я вложил кристаллик в гнездо, нажал кнопку и услышал собственный голос. Меня легко узнать: «эль» я вообще не произношу, а вместо «эр» издаю глухое рычание. Это была примерно середина нашего разговора с капитаном.

— Я вчера по очереди вызывал каждого из вас. Все здоровы — это видно на пульте охраны, но несут сплошную околесицу. В чем дело?

— Капитан, — раздается мой голос, — за других не отвечаю и, о чем это вы, понять не могу. Лично я очень почитаю вас и, как бывшему вожаку стаи (в этом месте отчетливо прослушивается скрежет зубов капитана), скажу откровенно: я счастлив. Мне разрешили чесать живот и шею возле нижней губы. И я чешу. Вот и сейчас… Ах, капитан, я не хочу ни с кем делиться, но прилетайте, может быть, и вам разрешат чесать, пусть даже в другом месте.

— В другом у меня не чешется, — закричал капитан. — Ты слышишь, Василий, они там все с ума посходили. Требую немедленно вернуться на катер. Всем вернуться. Объявляю общий сбор. У себя в каюте можете чесаться где угодно и сколько угодно. Хоть до крови!

— Капитан, разве я стал бы говорить об этом, если бы я себя чесал…

— Корабельный биолог, космогенетик, и кого-то там чешет…

— Не кого-то. Это мой пухленький джигит. Или, как говорит Лев, пуджик. Красиво звучит, а?

— Стыжусь! Галактически стыдно! — Капитан отключился.

И снова мой воркующий голос:

— Глупенький, сердится по пустякам. Видимо, завидует. Мне сейчас многие завидуют. Вон Льва Матюшина еще только до созерцания допустили, а я уже чешу. Лев с утра сидит на пенечке с гитарой и смотрит, любуется. Я его понимаю, как не смотреть. Но мой пуджик лучше, таких пуджиков больше нет ни у кого…

Я выключил аппарат, перенес этот бред на бумагу и заставил себя отложить на потом воспоминания. Чтобы не было хаоса в изложении. В конце концов, на Сирене я был не один. Со мной одним и возни-то для Васи никакой не было бы… Я достал из коробочки Левин кристалл и просто заслушался:

— …А биолог все чешет. (Напоминаю: биолог — это я, автор этих записок.) Что ж, наверное, и такая, плотская форма служения красоте может давать удовлетворение. Каждому свое. Прикосновение, верю, тоже приятно, но ведь главное — это голос! Нет, гармония облика и голоса. Поразительная чистота голоса, глубина звука, нежнейший тембр при такой внешности — это ошеломляет, в хорошем смысле ошеломления. От этого я балдею. В хорошем смысле. Великий космос! Я и не подозревал в себе столько музыкальности, столько тяги к прекрасному. Хочется жить и петь. (Тут Лев непередаваемо поет «Ой, цветет калина»… и без паузы переходит на «Ой, не ходи, Грыцю».)

Я пропустил суточную дозу записи и снова форсировал звук. Лев пел «Ой, на гори та и жныци жнуть»… Снова суетливый писк динамика — это я увеличиваю скорость воспроизведения и пропускаю примерно трое суток. Лев поет «Ой ты, Галю, Галю молодая»… Я обалдеваю. В плохом смысле. Пропускаю еще сутки и словно на замедленном экране вижу, как ломается пополам журнальный столик. Радуюсь: у меня реакции, несмотря на возраст, полностью сохранились, ибо я успел выдернуть воспроизводящий аппарат буквально из-под железного кулака Клеммы.

— Еще одну на «ой», и все! — Помешанная на порядке в квартире, Клемма даже не взглянула на обломки столика.

Я не понял, что этим хотела сказать Клемма, решил было уменьшить громкость, но вспомнил, что Клемма одинаково хорошо воспринимает и звуковые, и радиоволны. Пришлось Льва выключить. С ним и так все было ясно. Лев пел до потери памяти в кристалле, я потом проверял. Две недели пел, пока его не украли. (Голодный Лев попался на земляничном муссе. Но об этом позже.)

Я прослушал памятные кристаллы всех, кто был со мной на Сирене, и забытые голоса моих товарищей целый месяц будили воспоминания о прошедшей молодости. И мне захотелось отдать всю свою известность, стереть свое имя с многочисленных монументов и пьедесталов, лишь бы помолодеть хоть на десять… нет, я хочу сказать — на двадцать, нет, лучше на двести лет… О чем это я? Ах да, выслушал, значит, я каждого, сделал выписки, сгруппировал и систематизировал все как положено и напросился в гости к капитану. Капитан заведовал кафедрой групповой зоопсихологии в жлобинской школе первооткрывателей, куда мы и прибыли с Васей на леталке, которая положена ему как вице-президенту Академии наук.