И наконец, где — в пространстве и во времени — стоило на планетах-событиях выделять точечные, с булавочный укол, участочки, перспективные насчет того самого… ну, эдакого. Нашенского. То есть, конечно, не то чтобы людей узреть, об этом и мечтать не имело смысла (не фантасты, слава богу), — но все-таки чтоб живое чего-нибудь копошилось, с конечностями. А хорошо бы и с головой. А еще лучше, если высокоорганизованное. С предметами, с действиями, иллюстрирующими разумность. Так — где?
В наблюдениях более крупного плана, их обобщениях «эмвэшники» пришли к тому, что во времени это должно быть на спаде выразительности в преддверии конца жизни планеты. Либо — для планет, кои многими волнами-ступеньками набирают свой наиболее красивый и устойчивый (т. н. экстремальный) облик и так же волнами, с частичными возвратами его утрачивают, — на стадиях смешения: когда на тверди все оживляется, мельтешит и надо от режима «кадр-век» переходить к кадру в год. В пространстве же наиболее перспективными для поиска оказались участки вблизи свищей.
«Вы еще чирьями их назовите!» — брезгливо поморщился Пец, когда услышал впервые на семинаре это название. «На чирьи, уважаемый Валерьян Вениаминович, более всего похожи вулканы, — парировал Любарский. — В частности, и на Земле тоже, это видно на спутниковых снимках — Камчатки нашей, например. А их извержения с истечением лавы — на то, как чирей прорывается. Свищи же подобны немного им, немного пузырям… И то, и другое — ни то, ни другое».
Если быть точным, то эти планетные образы-события заметили сначала на стадиях формирования тверди; даже еще точнее — сразу после этого: когда очертания и рельеф материков уже определились и застыли, только в отдельных местах что-то еще вспучивается, вихрится, колышется… и наконец опадает, застывает. Только на начальных стадиях эти свищи-вспучивания со временем все мельчали и редели, сходили на нет — на конечной же они, возникнув, росли числом и в размерах, соединялись какими-то трещинами (явно повышенной активности), пока все не завершалось общим смешением.
Что же выхватывал автомат ГиМ при максимальном сближении, когда побоку и галактики на всех стадиях своего закручивания-раскручивания, и звезды, и планеты в их цельной сложной жизни, а есть только чутошное, с булавочный укол, под наш масштаб «здесь-сейчас»?
…Материк, контурами похожий на спящую кошку, — зафиксированный вблизи перекрестия телеобъектива по повышенной активности (размытость в режиме «кадр-десятилетие», изменение цветов, тепловые излучения) свищ. Стремительное, как падение, приближение (полевая наводка пространственных линз) к бугристому плато, которое попутно меняет окраску от серебристо-голубого до серо-зеленого, — настройка на перспективу: поверхность и желтое небо над ней скошены градусов на сорок, горизонт затуманен, длинные закатные (восходные?) тени от холмов — но сориентироваться можно.
И блуждают, кружат между холмов и друг возле друга размытые фиолетовые смерчи — внизу пошире, вверху поуже в форме гиперболоидов вращения. Одни вырастают, другие оседают, растекаются, затем снова набирают размеры, уносятся вдаль между холмов… Что это: существа? Атмосферное явление? Сами ли они размыты — или недотянул в резкости автомат? Какие масштабы, каково сближение по времени?.. Ничего нельзя определить в длившемся считанные секунды видении.
В персептрон ввели целевое уточнение, что туманно-пылевые смерчи «не то», что искать их не надо.
…Планета с сильным тепловым излучением и мутнеющей атмосферой: блуждают по накрененной серой равнине огни — большей частью локальные, подобные кострам, но местами извиваются между ними огненные змеи. Огни вспыхивают и тускнеют в общем сложном ритме — и так же согласно меняют цвет от сине-зеленого до оранжевого. Кто знает, истинные ли это цвета да и вообще огни ли это — может, смещенные в видеоспектр источники тепла? Невозможно определить размеры их, темп движений — потому что ничто на равнине не годилось в эталоны. Огоньки приближались к ветвистым серым предметам, охватывали их, ярко разгорались — так, что освещали черный извилистый след за собой — неслись дальше. В перспективе все складывалось в плоское роение огненных мошек.
— Строго говоря, — сказал Любарский, когда смотрели и осмысливали эту пленку, — горение такой же окислительный процесс, как и пищеварение. И там, и там важны калории.
— А мышление тоже окислительный процесс?! — раздраженно повернулся к нему Корнев.
— М-м… не знаю, — астрофизик был ошарашен, что его мнение приняли с таким сердцем, — не думаю…
— Конечно, Александр Иванович, — подал голос Миша Панкратов. — Творческое горение. Синим светом, ярким пламенем. Об этом все газеты пишут.
— А, да поди ты, трепач! — с досадой пробормотал главный.
Персептрону откорректировали, что и это — «не то».
…и была удача: После четвертой звездной пульсации, которая сформировала на планете землеподобные условия, прояснилась на на несколько тысячелетий атмосфера над живописно менявшим краски, богатым растительностью и водоемами материком. Сближение, наводка пространственных линз, замедление во времени — и камера запечатлела какое-то существо. Среди зарослей чего-то. Резкость была недостаточна, чтобы разглядеть его формы: что-то продолговатое у серое, параллельное почве, сужающееся спереди и сзади, слегка изгибающееся при поворотах и остановках в своем движении; и еще раздвигало оно боками расплывчатые сизые заросли… Тем не менее это было свое, понятное, родное живое существо. Живое во всех чувствуемых с дразнящей очевидностью признаках, кои невозможно выразить ни ясными словами, ни тем более командами для автомата. И галактики имели вид живого в определенных режимах наблюдения, двигались, меняли формы; и планеты, звезды, материки, горные хребты, моря… но у них это было просто так. А у расплывчатого не то кабанчика, не то крокодила не просто так: существо явно куда-то стремилось, что-то искало, чего-то или кого-то остерегалось, останавливаясь и поводя по сторонам передней частью; оно двигалось по своим делам, обнаруживало невыразимое при всей своей интуитивной понятности целесообразное поведение. Здесь между наблюдателями и наблюдаемым возникал какой-то эмоциональный резонанс.
Персептрону намекнули клавишами дисплея, что это «то». Улов стал попадаться чаще:
— Центральное скопление галактик в шторме, звезда с единственной планетой, а на ней коровы. Может, и не коровы, четкость сильно играла, но из всего живого эти существа, с продолговатым, раздутым посередине корпусом на четырех подставках со склоненными мордами, более всего ассоциировались с ними. Морды были склонены к краю бурного темного потока — похоже, шел водопой (впрочем, может, и не «водо»). И по другому берегу потока змеились, не пересекаясь, узкие желтые полосы — «коровьи тропы». Это, хоть и сильно дополненное воображением, тоже было свое, родное: есть существа, коим надо к чему-то (к ручью) склониться, чтобы «попить», и затем двигаться с целью дальше, «пастись».
