Энн улеглась на стол и перевернулась на живот, потом заговорила с Дэвисом, на сей раз воспользовавшись виргинским диалектом своего времени:
— Разомни меня хорошенько, Энди. Император меня чуть ли не узлом завязывал. Я показала ему немало позиций, которых он не знал на Земле, и он перепробовал их все. Если бы ты не был таким святым, я научила бы и тебя.
В комнатке остались и две служанки, но они не понимали английского. Дэвис, стараясь избавиться от гневной дрожи в голосе, спросил:
— А как, по-твоему, к этому отнесется Ивар?
— Да что он может сделать? — небрежно отозвалась одна. Тем не менее, ее мышцы слегка напряглись. — И вообще это не твоя забота.
— Грех должен волновать каждого.
— Нечто подобное я и ожидала услышать от вонючего блохастого проповедника.
— Вонючего? Блохастого?
— Идиот паршивый.
Мускулы на плечах Дэвиса вздулись буграми. Ах, как просто было бы поднять руки, сомкнуть пальцы вокруг ее шеи и сломать ее. Несмотря на невысокий рост, он обладал очень сильными руками. Было мгновение, когда Дэвис едва не реализовал вспыхнувшую в его голове фантазию. Но истинный христианин не убивает, как бы сильно его ни провоцировали. С другой стороны, он как бы и не убьет ее по-настоящему — ведь завтра она воскреснет и примется совращать других мужчин. Впрочем, уже далеко отсюда.
— Паршивый, — повторила она. — Ты ненавидишь меня именно потому, что подавляешь желание трахнуть меня. Сидящий в тебе старина Адам просто рвется меня изнасиловать. Но ты запихиваешь это желание подальше — туда, где в укромном местечке припрятаны все твои грехи, где дожидается своего часа Старый Похотник. Я говорю это потому, что знаю мужчин. В этом они все братья. Все, я говорю, все!
— Шлюха! Мразь! Ты лжешь! Тебе хотелось бы познать каждого мужчину в мире, и…
Энн резко перевернулась. Она улыбалась, но глаза ее были прищурены.
— Познать? Ах ты, лицемер! Неужели ты забыл простой английский язык? Да ты не осмелишься сказать «титька», даже если она окажется у тебя во рту!
Дэвис вышел из комнаты, не завершив массаж. В его ушах звучало хихиканье слуг. Они не поняли и слова из их разговора, но голос и жесты Энн читались без труда.
Немного придя в себя, он вернулся. Энн сидела на столе, покачивая длинными эффектными ногами. Вид у нее был довольный. Не переступая порога, Дэвис спросил:
— Ты знаешь, что сегодня задумал Ивар?
Энн кивнула:
— Он мне тоже сказал.
— Поэтому ты решила развлечься на дорожку?
— Я изображала животное с двумя спинами с королями, но с императором — никогда. Теперь мне осталось только найти завалящего бога, чтобы он взял меня, как Зевс Леду. Хотя бы великого бога Одхиннра, который, как утверждает Ивар, был его предком. Бога, у которого хватит сил трахать меня бесконечно, будет ко мне добр и не станет устраивать сцен, взывая к моей совести. Тогда моя жизнь станет совершенной.
— Меня сейчас стошнит, — процедил он и зашагал прочь.
— Это тоже один из видов эякуляции! — крикнула она вдогонку.
Дэвис спустился на сотню ступенек, гадая, почему эти сумасшедшие язычники построили такой неудобный город. Добравшись до земли, он принялся искать Фостролла, пока не обнаружил его с удочкой на пирсе. В бамбуковой корзине француза трепыхались семь полосатых рыб длиной около фута, которых здесь называли зебрами. Фостролл объяснял сидящим рядом рыбакам тонкости изобретенной им науки, которую называл патафизикой. Дэвис мало что понял. Очевидно, рыбаки понимали не больше. Они кивали, слушая француза, но озадаченное выражение их лиц показывало, что их постигла судьба большинства прежних слушателей Фостролла. То, что говорящий не очень хорошо владел языком кишва, явно не способствовало взаимопониманию.
3
— Трудно дать определение патафизике, — заявил Фостролл, — потому что для этого необходимо использовать непатафизические термины.
Ему приходилось мешать французские слова со словами кишва, потому что в языке индейцев отсутствовал термин «патафизика», как, впрочем, и многие другие. Это еще больше конфузило слушателей. Дэвис решил, что Фостроллу все равно, поймут его или нет — он говорил, дабы убедить самого себя.
— Патафизика есть наука, действующая за пределами метафизики, — продолжил Фостролл. — Это наука о воображаемых решениях, в частности, о кажущихся исключениях. Патафизика полагает, что все на свете равно. Все в мире патафизическое. Но лишь немногие пользуются патафизикой сознательно.
Патафизика — не шутка, не надувательство. Мы серьезны, не смешливы и искренни, как ураган. — Потом, по непонятной для Дэвиса причине, добавил по-английски:- Патафизика синаптична, а не синоптична.
Очевидно, говорить на языке индейцев ему надоело, и он переключился на французский:
— В заключение, хотя ничто нельзя заключать в полном смысле этого слова, можно сказать, что мы ничего не знаем о патафизике, но в то же время знаем о ней все. Мы рождаемся, зная ее, и одновременно даже не подозревая о ней. Наша цель — двигаться вперед и просвещать невежественных людей, то есть нас, пока мы все не просветимся окончательно. Затем человечество, как нам это стало, к сожалению, ясно, претерпит трансформацию. Мы станем такими, каким полагается быть Богу — во всяком случае, во многих отношениях, — хотя Бог и не существует таким, каким мы его знаем, и его обратная сторона есть хаос; и, зная Истину, мы, то есть наше телесное воплощение, превратимся в некое подобие Истины. В некое, но достаточно близкое.
Вот передо мной сидит человек, подумалось Дэвису, воистину подходящий под данное Энн определение идиота. И все же… все же… В словах Фостролла имелся определенный смысл. Если удалить словесную шелуху, то станет понятно, что он призывает людей взглянуть на вещи под другим углом. Как сказал тот араб из конца двадцатого столетия, которого она встретил много лет назад? Абу ибн Омар процитировал… кого?.. как же его звали?.. а, человека по фамилии Успенский. «Мысли другими категориями». Именно так. «Мысли другими категориями».
Абу говорил ему: «Переверни предмет, посмотри на него снизу или сбоку. Говорят, что часы круглые. Но если повернуть циферблат под прямым углом к наблюдателю, они станут эллиптическими».
«Если все станут мыслить другими категориями, особенно в области эмоций, семейных отношений, социальной, экономической, религиозной и политической жизни, то люди ликвидируют большую часть проблем, которые делают их существование столь жалким», — завершил Абу.
«На Земле такого не произошло», — заметил Дэвис.
«Но здесь может».
