- Да, - твердо отвечала Инна.
- Приказ дамы?
- О да, приказ дамы, - подтвердила она - и Ингорд склонил голову, принимая её решение.
А когда зеркало вернуло её отражение, Инне уже не было нужды вглядываться в него. Ведь на самом-то деле она все решила, наверное, ещё тогда, входя в отель с Томми... мнимым Томми... и её разговор с Ингордом обнаружил это лучше всякого зеркала.
Когда Инна вернулась к Томми, он стоял скрестив руки посреди комнаты, в приглушенном мягком свете настенных бра, большеглазый, красивый, воплощение мужественности и ожидания. А потом - потом он унес её на постель в другую комнату, и все, что он там проделал, было проделано нежно, романтично и вместе с тем решительно. И все было бы хорошо, да нет, почему было бы? - все и было хорошо, но только с первого же касания Инна поняла то, что она знала самым глубинным, _последним_ знанием с самого начала: не Антонин.
Не Антонин. Не Антонин, но её мужчина, её первый мужчина. И когда все завершилось, и Томми начал гладить её голову, ласково шепча что-то свое мужское - про то, что это изумительно, невероятно - быть с девушкой, для которой это впервые, что она ангел, единственная, что это все как в сказке - в эту минуту она не вытянулась в истоме, с благодарной улыбкой принимая его подношения, а нежно отстранила Томми, присела в постели, натянув на себя простыню, и принялась рассказывать все с самого начала - про Тапатаку и принца Антонина, и Кавертон, что она и в самом деле ведьма. Зачем она так делает, этого Инна и сама не понимала, она просто знала - что должна это сделать, отдать и это, как приданое к своему девичеству, раз уж он её первый. До конца. И только где-то в стороне, в отдалении, как мерцающий огонек, в ней проблескивала на миг-другой одна-единственная тревога - что он ей не поверит.
А Томми, тоже посерьезнев и надев халат, присел напротив в кресло и курил какую-то ароматную сигарету, не задав ни одного вопроса и только поглядывая на неё сквозь клубы сизого дыма - все тем же странным, загадочным взглядом своих больших глаз.
- Инна, - спросил Томми, когда она смолкла, и в голосе его слышалось ненаигранное изумление, - Инна, значит, ты так ничего и не поняла?
- Что? - и недоумевающая Инна повторила: - Что я не поняла?
- Да про эту свою Тапатаку. Это же колония бобров. Ну да, ничего не скажешь, хорошо же они тебя заморочили!
Он ей поверил. Поверил, но понял что-то совсем другое, нелепицу какую-то. И эту нелепицу он с жаром ей объяснял:
- Таких случаев не так уж мало, у китайцев об этом множество сообщений. В своем роде, это такое особое оборотничество. Преимущество зверей в том, что люди считают их неразумными. А они очень даже хитры и хорошо умеют пользоваться нашей собственной безмозглостью. Твоя Тапатака это мираж, видение, которым они отводят тебе глаза.
- Зачем?
- Ну, ты же не стала бы тратить свою энергию и свой магический дар на дырявые бобровые хатки! Вот им и приходится пускать в глаза морок.
Инна, моргая широко раскрытыми глазами, смотрела на Томми, не в силах поверить, что он говорит это всерьез. у неё вдруг что-то зазвенело в ушах, в кончиках пальцев закололо, и на миг, на самый короткий миг ей представилось все так, как внушал Томми: эти разговоры про плотину, которую может прорвать, приземистая фигура Мэйтира, вид Безбрежного озера... на какой-то миг линии неуловимо сдвинулись, превращая образ Тапатаки в вид бобровой лесной запруды, а Мэйтира в толстого седоватого бобра у поваленного ствола - и Инну захватило обескураживающее чувство внезапного горестного открытия - открытия долгого и вероломного обмана. Но это длилось лишь миг - и разум, и сердце, и вещая душа Инны возмутились: сразу по тысяче причин такого просто не могло быть!
А Томми продолжал, развивая достигнутый, как он понял по виду Инны, успех:
- Эти бестии умеют присосаться вот так, наведя иллюзию, а уж когда получилось, то будут тянуть, пока не высосут до капли. Я понимаю, для них эти хатки и плотина и их бобрята вещи серьезные, ну и пусть заботятся, только не за наш же счет! Это действительно чудо, что ты вырвалась из плена оборотней. Знаешь, что надо сделать...
Он кинул проверяющий взгляд ей в лицо и замолчал, поняв, что ону уже стряхнула наваждение и номер не удался.
- Ты враг, - тихонько произнесла Инна.
Томми криво ухмыльнулся, а затем - затем с быстротой, к которой Инна была не готова, метнулся к ней, схватил за руку, выдернул из кровати, проволок до двери и вышвырнул из номера - совершенно раздетую, укрытую только простыней, в которую Инна вцепилась чисто инстинктивно, просто от испуга. А затем Инна услышала, как дверь с внутренней стороны запирается на ключ - и только тогда очнулась от совершенного потрясения.
- Пусти!.. Отдай!!. Камень... - она толкнулась в дверь всем телом и, потеряв в этом движении остаток сил, опустилась на пол в опустошении.
- Мамочки... Мамочки... - Инна сидела на коленях возле двери и повторяла это как заклинание - звать на помощь и вообще думать и делать что-то ещё у неё не было сил. И в этот миг, запоздавшим и бессмысленным уже разъяснением, у неё в голове появилось воспоминание - их с Анитой посещение выставки художников-фантастов: картина, на которой змеились в преисподнем состязании тени из мира Гункара и автором которой был обозначен некий Т.Хоук. И теперь было понятно, кого укрыла разница в одну букву - укрыла так же, как блеск знаменитого имени укрывал от несведущей толпы если не оборотня, то ведьмака и редкого подлеца. А меж тем сквозь застилающий мир туман перед Инной смутно уже проступали какие-то приближающиеся фигуры, чьи-то лица увеличивались и сплывались где-то там, над ней, и одно из них вдруг произнесло голосом как будто уже когда-то слышанным:
- Инна? - и уверенней, после её всхлипывающего машинального "Что?": О, Инна! Что с вами?
Это была Джанин, американка, с которой месяц назад Инна познакомилась в Камске и которую каким-то причудливым ветром занесло в Лондон на обратном пути в Америку - в этот самый отель и в этом самый час и миг - впрочем, то был уже не ветер, а лишь слабый сквознячок, последний остаток вампирски
выпитой Инниной тапатакской
удачи.
- О!
Как удачно!
обрадовался Саша Песков, нос к носу столкнувшись с Аликом недалеко от его дома. - А я как раз к тебе.
Но интеллигентный воспитанный Алик почему-то никак не отозвался на эту радость, то есть отозвался, но только словами, брошенными на ходу:
- Саша, бегу!
И ни в лице его, ни в движениях ничто не потянулось, не поприветствовало приятеля, изображая встречную радость хотя бы из вежливости. Алик, похоже, действительно торопился - а скорее, бежал за кем-то вдогонку, высматривая того среди мельтешащих прохожих. Саша Песков смотрел ему вслед, невольно гадая о причинах такой взбудораженности, чуть ли не невменяемости рассудительного хладнокровного ученого. Через минуту он получил и ответ, заметив на той стороне улицы быстро идущую в другую сторону девушку. С расстояния можно было и ошибиться, но Саша Песков был уверен: это Аська, нынешняя подружка Алика. Части картины сложились в целое - очевидно, поругались, очевидно, крупно, очевидно, к тому и шло - уж больно отчаянное лицо было у ничего не видящего перед собой Алика. Стало быть, она убежала - "ушла" - а Алик кинулся следом, не в ту сторону - и потерял. Но друг Саши был уже где-то далеко, пойди найди, а Аська тоже повернула за угол и подсказка Саши Пескова, разыщи он Алика, была бы уже попусту.
