– Вестиментиферы, – гордо объявил Ефим Фомич, насладившись моей оторопью. – Разновидность погонофор. Ты что, о погонофорах не слыхал?
О погонофорах я слыхал. Краем уха. Особый, мол, тип морских организмов, ни на что не похожих. Больше ничего.
Изображать всезнайку я не решился. Оно и к лучшему. Иным людям самое удовольствие – просветить «чайника». Особенно если «чайник» ошарашен. Наверное, редкое удовольствие для Ефима Фомича – ну много ли у него случайных гостей? Он и меня-то зазвал к себе, чтобы похвастаться, а не сидеть собакой на сене. Не ради моего удовольствия, а ради своего.
Обманется в ожиданиях – что тогда? Выгонит голым за ворота? Он может.
Но честное слово, не это соображение заставляло меня вести себя именно так, как предполагал хозяин.
– Ну что, второй заход? – предложил он, когда я пришёл в себя и перестал пугаться шевелящихся щупалец.
– Идёт.
На втором заходе я обнаружил в парной небольшой круглый иллюминатор. За ним что-то бурлило. Надо сказать, здорово бурлило, как в адской посудине для термообработки грешников. Вода? Скорее уж неаппетитная бурда по рецепту ведьм из «Макбета». Плавали там бурые хлопья, и мельтешила взвесь. Приглядевшись, я увидел остроконечный конус, извергающий клубы чёрной мути.
– «Чёрный курильщик»! – ликующе заявил Ефим Фомич, не дожидаясь моего вопроса. – Единственная бутафория во всей системе. Но похож, правда? На самом-то деле вода насыщается сероводородом и солями не в котле, а до него.
Так вот откуда запашок тухлятины, подумал я.
– В каком котле?
– В паровом! Это что, по-твоему, а? Тут за стеклом сто пятьдесят градусов под давлением. Как иначе пищу погонофорам выращивать? Тут серобактерии, железобактерии и ещё всякие… При ста пятидесяти им хорошо, а при девяноста они размножаться перестают, холодно им… Так что извини-подвинься – котёл, только котёл! Заодно парную греет. Пар идет в конденсатор, оттуда уже водичкой с температурой градусов сорок попадает к вестиментиферам моим, а с ним и пища – бактерии. Оттуда – на очистку, обогащение и опять в котёл. Понял? Конечно, трубы – нержавейка и титан, среда агрессивная…
– Так это, выходит, аквариум? – прозрел я.
– Экосистемный, – с удовольствием ответствовал Ефим Фомич. – Больше того, это гибрид. Люблю гибриды. Стал бы я держать обыкновенный аквариум!
– Э-э… гибрид аквариума с баней?
До сих пор не понимаю: почему он не выгнал нагишом за ворота такого бестолкового?
– Обижаешь. Не только с баней. Скажи-ка лучше, вода в бассейне не тепловата?
– Тепловата.
– Попрохладнее хочешь? На том берегу пруда со дна холодные ключи бьют. Сплаваем?
– А не далековато? – усомнился я.
– Так мы же не вплавь, чудила!
И что бы вы думали – вытащил Ефим Фомич из стены гофрированную трубку и рявкнул в неё: «Полный вперёд!» Как капитан на мостике, ей-ей. В ту же секунду что-то зашипело, лязгнуло, и я ощутил легкий толчок.
Баня пустилась в плавание.
Она плыла с важной медлительностью ковчега, не пугая экзотических рыб и не тревожа толстых пеликанов. Из предбанника я выбрался на обширное крыльцо, оказавшееся палубой. Подо мною бурлила взбаламученная винтом вода. Труба на крыше плавсредства извергала дым. Из слухового окна торчала голова рулевого.
Только сейчас я понял замысел Ефима Фомича во всей его красоте и безупречной логике. Глупо же держать в аквариуме «чёрный курильщик» и не использовать энергию пара! Вдвойне глупо для человека, помешанного на всевозможных гибридах и работоспособных несуразностях.
Кстати, его усадьба так и называется: «Новые Гибриды». С намеком на тихоокеанский архипелаг, чьё название отличается всего лишь на одну букву. Придумка вполне во вкусе Ефима Фомича.
Больше он меня не приглашал. Наверное, знал по опыту: того, кто однажды уронил челюсть, познакомившись с его выдумками, второй раз удивить не удастся. Ничем. А без этого – какое ему удовольствие?
Он и сам гибрид. Ну разве был возможен такой типаж во времена, когда те, кто пошустрее, делили в стране собственность? А время выродившихся отпрысков могучих финансово-промышленных кланов ещё не пришло. Вдобавок у Ефима Фомича чересчур много фантазии. Нет, он не то и не другое – посередине и сильно вбок.
Недавно его фамилия появилась-таки в программе столичных новостей в связи со скандалом. Ефим Фомич умудрился приватизировать мусоропровод в недавно заселённой жилой башне, где и сам купил квартиру на тридцатом этаже. Жильцы были недовольны. А я внимательно всматривался в «доработку» мусоропровода, произведённую по велению Ефима Фомича. Судя по всему, труба была тщательно загерметизирована по всей длине сверху донизу. Вместо откидных лотков для мусора появились иллюминаторы из толстого стекла. Дурак-комментатор так и не взял в толк, кому и зачем понадобилось заполнить мусоропровод водой.
Я-то сразу понял. И не мусоропровод это был уже, а часть аквариума, причём опять морского. Для кого? А помните, как в прошлом году сообщалось об успехе японских генетиков, неизвестно для какой научной надобности вырастивших кашалота длиной всего-навсего в тридцать сантиметров? Карманный такой кашалотик. Кормят его живыми кальмарами и подсовывают экземпляры помельче, чтобы не стоял вопрос «кто кого».
Думаете, «утка»? Я и сам так думал, пока речь не шла о Ефиме Фомиче. Он странный, не спорю, но конкретный до жути. На что-то ведь ему сдался мусоропровод?
Ну то-то же. Белке в клетке надо бегать, чтобы не терять формы, для того и колесо. А кашалоту – нырять поглубже.
За некрупными кальмарами.
Ирина Андронати, Андрей Лазачук
Мы, урус-хаи
А мы такие зимы знали,
Вжились в такие холода…
И. Эренбург
Вот и настал день, когда впервые за без малого три тяжких года просияло светлое Ра-солнце. Дважды: посредь хмурного дня – на несколько сердечных туков глянуло в прогалину оболока, никто с перепугу ни «ура», ни «хай» крикнуть не успел, стояли, головы запрокинув, как мраморные грецкие бабы, – а много после – подлегло под край того оболока и в жёлто-алом сумраке опустилось-легло медленно-медленно за синие Окоёмные горы. Тут уж накричались вдосталь…
И радостно кричали, и горестно.
Всеблагое ты наше…
На кого ж нас покинуло…
Тем вот и хуже гельв нечистого, что нечистый месяц скрадёт, почухает-почухает, да и бросит, – а гельв подлый солнце-Ра унёс – и как бы не навсегда.
Для многих-то так и вышло – что навсегда. Сколько уж легло во глубокие рвы, не дождавшись возврата пресветлого, – и русов, и урусов, и многих тарских да востоцких племён людей-коневодов, что жили в кошмовых домах по ту сторону Ородной Руины, Общей Горы, где дарованы были в незапамятные тёмные годы тёмным же да розным племенам законы родства. И сказано: сколь будет стоять гора, столь пребудет и родство.
