Хэл продолжал вести грузовик в соответствии с получаемыми указаниями. Вскоре, проскочив по прогалине между какими-то кустами, они оказались в неглубокой ложбине, по дну которой бежал ручей — слишком мелкий и узкий, чтобы в нем могла водиться рыба приличных размеров. Правда, он вполне годился как источник воды для питья и хозяйственных нужд обитателям притулившейся на его берегу достаточно убогой на вид бревенчатой хижины с единственным покосившимся окошком.
— Здесь, — сказал водитель.
Хэл остановил грузовик. Он вышел из кабины и, обойдя машину, открыл противоположную дверь, чтобы помочь раненому спуститься на землю. Для жителя Гармонии, который вообще не должен употреблять бранных слов, тот необычайно разнообразно и ярко выразил свое неудовольствие по поводу качества оказываемой ему помощи.
— ...Осторожно! Ты что, не можешь поаккуратнее? — вопил он.
— Если хочешь, попробуй сам добраться до своего жилища, — спокойно предложил Хэл. — Тогда я оставлю тебя прямо здесь.
Водитель умолк. Фактически Хэлу пришлось нести его на себе, хотя он и пытался передвигаться, прыгая на одной ноге. Так они добрались до двери хижины и вошли внутрь. Взору Хэла предстала картина беспорядка и запущенности. Обстановка состояла в основном из раскладных походных коек, дровяной печи и большого круглого стола с четырьмя стульями, который выглядел в этом интерьере явно неуместно.
— А для чего этот стол? — поинтересовался Хэл. — Играть в карты?
Водитель, сверкнув белками глаз, бросил на него быстрый взгляд. И Хэл внезапно понял, что случайно угадал подлинное назначение этой хижины. Он дотащил своего подопечного до одной из коек, и тот мешком свалился на нее.
— Здесь найдется какая-нибудь чистая посудина, чтобы я мог набрать в нее воды для тебя? — спросил Хэл. — А где у тебя уборная? Где-нибудь снаружи, и до нее, наверное, довольно далекой К завтрашнему дню передвигаться ты сможешь только ползком, в буквальном смысле этого слова. У тебя есть что-то наподобие ведра, что можно было бы поставить рядом с койкой?
— У печки слева стоит ведро для воды, — угрюмо сообщил водитель. — А в углу стоит накрытый куском брезента компакт-туалет. И принеси мой аккордеон.
Хэл передвинул туалет, принес аккордеон, сходил к ручью за водой и поставил полное ведро вместе с плавающим в нем ковшиком у изголовья постели.
— Ну а как насчет еды? У тебя есть здесь что-нибудь? — поинтересовался он.
— У печки, за дровяным ящиком, есть другой ящик, — все так же угрюмо ответил водитель. — Ты можешь принести его сюда. Там лежат консервы. И еще дай мне с остальных коек одеяла. По ночам здесь бывает холодно.
— Хорошо, — кивнул Хэл. Он выполнил все эти просьбы. — А какие-нибудь медицинские средства здесь есть?
— Где-то должен быть пакет с набором для оказания первой помощи. Только его надо поискать.
Минут через десять Хэлу удалось найти пакет. Взяв из него все необходимое, Хэл обработал и заклеил ранки.
— Ты говорил, что игла все еще сидит у меня в ноге, — вдруг с испугом вспомнил водитель, когда Хэл оказывал ему помощь. — Насколько это опасно? Что будет со мной?
Хэл на мгновение задумался, припоминая уроки Малахии.
— Если иглу не трогать, — медленно начал он, — то, возможно, вокруг нее образуется своего рода оболочка, или игла постепенно сама выйдет наружу, скажем, через несколько лет. Если она не внесла в рану каких-либо инородных элементов вроде частиц грязной одежды, то рана, скорее всего, не воспалится. Но обычно иглы проникают в тело чистыми, поскольку, будучи очень острыми, они пронзают те предметы, которые реактивная пуля разрушает и чьи частицы вносит в проделываемую ею рану. И тем не менее постарайся, чтобы тебе извлекли иглу из ноги как можно скорее. — Хэл еще раз внимательно посмотрел на бедолагу. — Но как бы там ни было, через несколько дней ты встанешь на ноги.
— Но я надеюсь... — Водитель умолк на полуслове. На его бледном лице, которое уже позволял хорошо рассмотреть яркий свет окончательно наступившего утра, проникший внутрь хижины через подслеповатое оконце, появилось заискивающе-хитроватое выражение. — Ведь ты оставишь мне что-нибудь, снимающее боль, правда?
— Мне жаль, но у меня нет ничего, что я мог бы дать тебе, — ответил Хэл.
— Как это? — вскрикнул водитель. — У тебя должны быть болеутоляющие средства в медицинском наборе, что лежит в твоем рюкзаке! Я же знаю — все вы, ребята из отрядов, имеете их на тот случай, если вас ранят. И у тебя они тоже есть, и ты можешь оставить мне хоть немного!
Хэл подумал о лежавшем на носилках Морелли, вспомнил, какими глубокими стали морщины на его старческом лице.
— Мы носим с собой эти средства не для себя, — пояснил он, — а для сражающихся бок о бок с нами наших братьев и сестер. Им они могут понадобиться в любой момент. Для тебя они не предназначены, даже если бы ты в них действительно нуждался, на самом же деле они тебе и не нужны.
Хэл повернулся, вышел из хижины и направился к грузовику. Открыв заднюю дверь, он собрал свое имущество и стал упаковывать его в рюкзак. Со стороны хижины послышался шум. Он обернулся и увидел, что в дверях стоит, опираясь о косяк, сумевший дотащиться туда водитель.
— Наверное, ты считаешь, что я обязан поблагодарить тебя? — крикнул он. — Так вот, я не обязан! Когда наш собственный народ воюет с милицией, это нормально, но ведь ты не наш. С этим твоим акцентом и лицемерным стремлением помочь! Что ты сделал, почему они так яростно охотятся за тобой? Все, кому досталось в этом деле, пострадали из-за того, что тебя уже разыскивали! И эти иглы попали в меня из-за тебя, только из-за тебя. И ты думаешь, что я собираюсь тебя благодарить? Мне не за что тебя благодарить. Знаешь, что я скажу тебе? Я скажу: будь ты проклят! Да, ты не ослышался, во имя Господа я посылаю проклятие на твою голову...
Он все еще продолжал что-то кричать, когда Хэл, закрыв заднюю дверь и повернувшись спиной к ручью и хижине, зашагал в лес. Еще некоторое время до него доносились выкрики водителя, хотя тот наверняка уже не мог его видеть. На душе у Хэла было тяжело и горько, и эти ощущения не проходили, несмотря на то что он, помня предписания Уолтера, внушал себе необходимость подавить охвативший его гнев. Двигаясь дальше через горный лес и держа направление на юг, он вдруг в какой-то момент понял, что, объясняя водителю, почему не может поделиться с ним болеутоляющими лекарствами, впервые в жизни рассуждал и говорил, не отдавая себе в этом отчета, как квакер. Эта мысль сразу же сняла чувство тяжести и горечи, вызванное поведением водителя, также как и чувство грусти оттого, что такие люди, как Рух и Морелли — и конечно же, Дитя Господа, — должны расплачиваться ценой выбранного ими образа жизни за тех, кто так плохо понимает смысл и тяжесть этой цены.
