Белый шаман
Пролог
Перетянутые грубой веревкой ноги и руки уже не чувствовались. Простреленное плечо и разбитое при падении с лошади лицо саднило. Лицо почему-то сильнее, чем пробитое пулей плечо, особенно губы. Голова кружилась от мутной одури. Горло сдавило рвотным спазмом. Володя с трудом повернулся набок, чтобы не захлебнуться собственной рвотой. Но рвать уже было нечем, лишь тоненькая струйка омерзительно горькой слюны повисла на губе и, когда он обессиленно уронил тяжело гудящую голову на землю, прилипла к подбородку. Он был мерзок сам себе, ненавидел себя. За эту слабость, за страх смерти, за души казаков доверенных ему и сгубленных самонадеянным хорунжим Осиповым, только прибывшим из Санкт-Петербурга в полк после окончания 2-го военного Константиновского училища.
По протекции брата, Владимир получил назначение в сводную казачью сотню при Колыванской изыскательской партии Западно-Сибирской железной дороги. Служба оказалась не тяжелой, практически синекурой. При этом, учитывая шефство над строительством железной дороги самого Наследника престола, сулила быстрый рост в чинах и званиях. Что было очень важно для молодого, амбициозного казачьего офицера.
Утром Володю вызвал к себе командовавший сотней есаул Ефтин. Молчаливый, основательный, служака с лицом, обезображенным сабельным шрамом, полученным им в далекой юности в Кокандском походе. Тут же присутствовал и Начальник изыскательной партии Николай Георгиевич Михайловский[i].
— Владимир Никитич, — начал разговор инженер, как главный начальник над всем и вся, что касалось их службы. Будучи в два раза старше, Николай Георгиевич, тем не менее, называл совсем юного хорунжего только по имени отчеству, — Тут нам из Томска телеграфировали. С Мариинского прииска каторжане сбежали. Охрану побили, да золото прихватили. По Иркутскому тракту от Мариинска до Томска военные команды уже подняли. Через месяц Наследника престола ожидаем, а тут такое происшествие, — инженер покачал головой и посмотрел на смолящего у окна папиросу Ефтина, — В общем, просят посодействовать в поисках. У нас людей в команде раз-два и обчелся, все по экспедициям раскиданы. Но и распоряжение Губернатора мы проигнорировать не можем. Да и Ивану Степановичу по вашему казачьему ведомству тоже приказ пришел, — Михайловский кивнул на барабанящего желтыми ногтями по подоконнику есаула. Ефтину не нравилась идея посылать только прибывшего из училища совсем неопытного офицера в поиск, но иного выхода не было. Инженер прав, людей нет. – Мы решили отправить Вас. Возьмите казаков десяток, да пробегитесь до Томска, заодно к Викентию Ивановичу загляните, он со своей партией в Татаринской обосновался. Предупредите, пусть настороже будут. Мало ли. Сомневаюсь, что беглые в наши края подадутся, но чем черт не шутит, — Михайловский перекрестился, следом осенил себя крестом и Володя. Он бросил взгляд на Ефтина и, получив подтверждающий распоряжение кивок командира, вскинул руку к фуражке:
— Сделаем, господин Михайловский! Разрешите исполнять⁈
Инженер кивнул, и Володя, развернувшись на пятках, рванул из избы. В дверях его догнал окрик есаула:
— Хорунжий! — пришлось резко останавливаться, едва не врезавшись в дверной косяк, — Десяток Малыхина возьми, — урядник казак опытный, не подведет.
Володя кивнул и, едва не потеряв фуражку, выскочил за дверь.
Через два часа десяток выехал на тракт в сторону Томска. Осипов гордо поглядывал по сторонам. Как-никак первое самостоятельное дело. Рядовые казаки, пряча под грозными взглядами урядника Малыхина усмешки в усы, наблюдали за юным офицером. У Роецкого[ii] в Татаринской задерживаться не стали, лишь передали Викентию Ивановичу письма от Михайловского, да двинули поутру спозаранку дальше.
Томск готовился к встрече Цесаревича, и никому тут не было дела до юного хорунжего. Доложил по команде, что распоряжение генерал-губернатора исполнено, дорога от Колывани до Томска проверена. Да отправились ночевать в казармы пехотного полка, куда их направил дерганый взмыленный полковник из свиты генерал-губернатора. Володя, как офицер, мог остановиться в гостинице, но решил остаться с казками
Утром, едва встало солнце, прибыл посыльный из губернского правления с приказом за личной подписью генерал-майора Александрова[iii] десятку хорунжего Осипова произвести поиск северо-восточней Иркутского тракта по маршруту деревня Семилужная — река Самуска — деревня Луговая. Очень хотелось плюнуть на дурацкий приказ и вернуться в Колывань. К такому серьезному делу они с казаками просто не были готовы. Да и с каких пор жандармы стали казаками командовать⁈ И он бы так и сделал, если бы приказ не был согласован с адъютантом войскового наказного атамана полковником Калачевым. Со своим высоким начальством простому хорунжему спорить не по чину. Пришлось выполнять.
Весь поиск прошел спокойно. А когда от Самуски свернули на Луговую их и прихватили. Расстреляли тати из засады, как кутят неопытных. Расслабились казачки. Не ждали, что почти у самого почтового тракта разбойники напасть осмелятся на хорошо вооруженный отряд. Они бы и не осмелились. Но обложили их военные команды. Загнали в тайгу аж за Томск. Вот и решились каторжане на захват офицера. Узнать, где путь свободен, где затаиться можно, чтобы уйти от преследователей.
И тут такой подарок в виде хорунжего Осипова. Володя заскрипел зубами, отчего челюсть прострелило болью. Он был рад этой боли, она отгоняла страх. Сейчас эти наедятся и займутся им. Бандитам же невдомек, что он ничего толком не знает. А информация им нужна. Чувствуют лиходеи, что кольцо вокруг них сжимается. Не уйти им. Тракты и дороги перекрыты. Только через тайгу. А там ведь и сгинуть можно.
Правда, эти может и выберутся. У них проводник из местных есть. Странно, обычно самоедины с каторжанами не якшаются. А этот хоть и не свой среди них, но явно не по принуждению. Вон сидит спокойно, байки травит. От костра потянуло запахом еды, отчего к горлу опять подступила тошнота. Судя по разговорам, бандиты где-то разграбили остяцкое селение. Теперь душегубы, весело хохоча и смакуя подробности, хвастались своими кровавыми подвигами, кто кого и как резал и насиловал. Спокойно так бахвалились, обыденно.
— Эй, Пытышка, — раздался грубый голос одного из варнаков, — А золотишко-та в этих местах водится?
— Зачем тебе золотишко, Лютый? — отозвался юный звонкий голос, — На прииске мало взяли что ли? — хохотнул молодой.
— Усохни, Сявка, — отрезал Лютый, — Ботало конское, – и добавил, — Рыжья много не бывает. Так что, Пытышка?
— Есть золото, как не быть? — подтвердил самоед, – Только не всем оно дается. Стерегут его.
— Это как? — заинтересованно хохотнул кто-то.
— А так, — проводник помолчал и снова заговорил, слегка растягивая слова, — Старики рассказывали. В Моховской курье есть богатырский остров, — Володя поневоле прислушался, Моховская — речка совсем от этих мест недалеко. Неужели там есть золото? Хотя, какая ему теперь разница. А остяк тем временем продолжил, — В праздник пошел народ в Кетское, а один парень опоздал и пошел позже всех. Подходит он к богатырскому острову, видит — дверь в земле. Сколько раз он раньше мимо этого места ходил, и другие ходили — никакой двери не было. Открыл парень дверь и вошел в сени, видит — золотое седло на стене висит в сенках, а затем вторая дверь. Парень и туда вошел. Там сидит за столом женщина, за огромной большой книгой. Стены вверх все уже идут. Один простенок закрыт золотом. А в углу стоит большой золотой гроб. Женщина закрыла книгу и спрашивает: «Кто разрешил тебе в мою хату?» Он объяснил, что увидел дверь и зашел. «Это ничего, — говорит она, — на, тебе — забирай золото. Ты возьми, сколько унесешь, в карман насыпай». Насыпал он золота всюду, и в карманы, и за голяшки. Тогда она говорит: «Когда будешь выходить, только золотое седло не трогай. Оно не тобой повешено, не тобой и возьмется. Это седло того, кто в золотом гробу лежит. Пока он не встал, никто его седло шевелить не должен. Иди и больше не ходи». Простились они. Человек в сени вышел. Жалко ему стало золотое седло оставлять, захватил он седло с собой. Только снял он седло, как сразу дверь на улицу потерялась. Он туда-сюда, нет двери. Он седло на место повесил, а двери все нет. Бился он, бился — ничего не выходит. Приходится обратно заходить. Женщина спрашивает: «Зачем седло брал? Теперь высыпай все золото, если хоть чуть-чуть его у тебя останется — не выйдешь». Высыпал он золото, тогда вышел. Обернулся, а двери нет, исчезла. Он за народом бросился, рассказал все. Пошел весь народ на тот остров — нет двери, никакого знака нет. А бывало и пропадали люди так[iv].
