М. хрюкнул и раздраженно отбросил бумагу:
— Громов, я никого никак не называл, z просто зачитал текст заявления.
— Старушка головой скорбна, и на учете у психиатра состоит, а вы за ней как…. гхм, глупости повторяете.
Замполит понимал, что нить заседания он теряет, поэтому с новой силой углубился в бумаги по моему персональному делу. Через пару минут он, вернув самообладание, с раздражением бросив ротному:
— Сергей Геннадьевич, я не вижу его объяснительной!
— Он два дня на выходных был, не cмогли его дома застать.
— То есть ты, Громов, отдыхать любишь?
— Никак нет, товарищ подполковник, позавчера ночью, оставшись работать в личное время, в составе поста двести двадцать шесть, совместно с автопатрулем двести девять, задержали семерых воров, вскрывавшись гаражи. Я работать люблю — я скромно шаркнул ножкой: — Разрешите вопрос, товарищ подполковник, я слышал, что наши задержанные дают показания на два десятка краж. Поэтому у меня вопрос- нам за сколько раскрытий премии дадут?
Как он орал, как орал. Очки, в тоненькой золоченной оправе, соскользнули с вспотевшего носа политработника, и упали на стол, руки беснующегося замполита беспорядочно хватали бумаги из моего персонального дела и махали перед моим носом, чтобы затем отбросить их в сторону и схватится за новые. Из воплей зама я узнал, что я рвач, хапуга и недостоин служить в доблестной милиции, что я случайно попал на задержание, а своим тупым, жадным умишком ни на что самостоятельное не способен, и пока он здесь замполит, ни в одном приказе на поощрение за раскрытие преступления в составе поста или патруля, моя фамилия фигурировать не будет.
Наконец, подполковник успокоился, отдышался, а потом почти спокойным голосом спросил, почти по-доброму спросил:
— Сергей Геннадьевич, а может уволим его? Я чувствую, это будет лучшим выходом. Нам всем спокойней будет. Завтра отправим в областное УВД на кадровую комиссию, и все, пусть умничает в народном хозяйстве. А перед этим еще из комсомола выгоним за недостойное поведение на кадровой комиссии, вот товарищи — замполит трагически обвел всех скорбным взглядом: — все подпишутся.
Товарищи закивали, осуждающе глядя на меня.
— Осмелюсь доложить, товарищ подполковник — изобразил я бравого солдата Швейка: — меня нельзя ни уволить, ни наказывать.
— Это с чего такое послабление тебе, Громов?
— В соответствии с указаниями министерства, молодого сотрудника в течении полугода после приема на службу нельзя ни уволить, ни наказать, в противном случае вас в первую очередь накажут, товарищ подполковник, ведь ваша подпись под всеми моими документами главная. И обследование семьи, и отсутствие компрометирующих материалов и все характеристик по месту жительства. Поэтому, до сентября меня трогать нельзя.
— Слушай, умник, ты же вроде учишься где-то. Давай я в твой институт позвоню, и тебе сессию завалят.
— Никак нет, товарищ заместитель начальника, меня из института даже по вашей просьбе выгнать не смогут. Я из армии поздно пришел, поэтому в академическом отпуске числюсь, в связи с призывом в Советскую Армию.
— Бля, Сергей Геннадьевич, убери его от меня, чтобы я его до сентября не видел, а осенью мы еще о твоем бойце поговорим!
Ротный потащил меня к выходу, но я уперся:
— Товарищ подполковник, разъясните, единственный вопрос. Я вас правильно понял, сколько рапортов или других бумаг я лично на раскрытие подам, столько премий и дадут?
— Да что ты с ним будешь делать. Правильно ты все понял, иди отсюда!
В коридоре ротный, сохраняя на лице обычное невозмутимое выражение, удивленно спросил:
— Ты что творишь? Ты зачем замполита довел, ты знаешь, какие у него связи? В сентябре вылетишь со службы и привет.
— Да достал он меня. Я к нему за помощью подошел, рапорт принес, так и так, старуха сумасшедшая, под дверью с топором стояла, когда я мимо по коридору проходил, просто я быстро шел она выскочить за мной не успела. Попросил в больничку позвонить, на Николаевской, чтобы психиатр с санитарами к ней подъехали, поговорили, диагноз подтвердили, может с собой бы забрали. Ему же позвонить вообще без проблем. А он поржал и рапорт в корзинку выбросил. Вот и вся политработа. А мне сейчас реально что делать? Я чувствую, или я бабку, или бабка меня.
— Ну подошел бы ко мне, я бы с тобой к М. сходил, я же с ней разговаривал, она натурально больная. А сейчас кроме бабки, тебя и замполит ненавидит. Ты думаешь, что он сегодняшнее заседание забудет?
— Товарищ капитан, ничего он мне не сделает, его раньше с повышением отсюда заберут.
— Тем более, думаешь он сверху на тебя не нагадит? Еще проще это будет сделать. А ты, кстати, откуда про повышение знаешь?
— Не знаю, где-то слышал.
— Понятно. Ладно, иди, на развод не опаздывай.
И я пошел. На замполита мне было фиолетово. Я помню, что он стал первым высокопоставленным милицейским руководителем, которого арестовали за взятку в собственном кабинете практически у меня на глазах, и дали ему в итоге лет пять. А прискорбный факт ареста был в какой-то чудесный солнечный день, это я помнил четко. Поэтому сентября я ждал без особого трепета.
— Разрешите?
В кабинете уголовного розыска парнишка, моих лет, быстро перевернул лист бумаги на рабочем столе чистой стороной вверх и недоумённо уставился на меня. Я шагнул к столу и положил перед ним рапорт:
— Вот.
Парень притянул рапорт к себе и начал вслух читать:
— Докладываю, что по имеющейся информации Сапожников Николай и Рыжов Игорь по кличке Рыжий, в группе в составе шести— семи человек, своих ровесников, совершают грабежи в районе улиц Диктатуры и Мёртвого чекиста…. Это что?
— Там же написано — рапорт, вон виза моего командира и начальника райотдела — уголовному розыску — отработать.
— Угум — парень перевернул рапорт и на обратной стороне написал:
— Справка. В районе указанных улиц грабежей, совершенных указанным способом не зарегистрировано. Оперуполномоченный отделения уголовного розыска лейтенант такой-то- поставил дату и расписался.
— Все, иди.
— То есть, уже отработали?
— Ну ты же читать умеешь! Видишь, по-русски на писано — не зарегистрировано.
— Понятно.
— Слушай…. рядовой, ты, сколько работаешь в милиции?
— Два месяца.
— Что? И уже рапорта с оперативной информацией строчишь? Иди, года два-три поработай, а потом будешь такие бумаги писать. Или сам задержи грабителей и коли их на все грабежи района, а сюда с такой фигней не ходи, тоже мне, оперативная информация.
— Я понял вас, всего хорошего.
Эта смена далась мне нелегко. Местная шушера, сидя в фойе общежития, в открытую не хамила, но периодически ржала, как кони, чуть ли не тыкая в меня пальцем.
— Что это они? — Дима был в полном охранении, казалось, что мы не наводили тут порядок на протяжении целого месяца, а пришли в первый раз, да еще и в обгаженных штанах.
— Да, понимаешь, Дим, тут у меня вчера случилась маленькая неприятность.
Выслушав меня, мой напарник решительно встал во весь свой не маленький рост: — Пойдем, парочку в отдел доставим, они угомоняться.
— Дима, сядь. Их через пол часа отпустят, этим мы проблему не решим. Потом ты заметил, девчонки наши в фойе не спустились. Значить, им уже сказали, что я сыкло, и жулики меня по району гоняли, а то и еще что хуже приплели. Нас то не тронут, только ржать в спину будут, а на них отыграются.
Дима вновь вскочил, сжав пудовые кулачища.
— Дима, сядь, я завтра все решу.
— От меня что надо?
— Завтра все расскажу.
Глава 12
Глава двенадцатая. Узник совести.
Следующая смена была повторением предыдущей, смешки в спину, приглушенный мат, другие легкие провокации. С девяти вечера мы, морально сломленные, как казалось нашим весёлым оппонентам, возле общежития не появлялись, с позором оставив поле боя за ликующим противником. Окончательно добить нас должна была надпись розовым мелом на ржавой двери ближайшего овощехранилища «Рыжий, мы отомстим».
