Отец Филарет внимательно рассмотрел крест, затем убрал его в карман рясы.
— Я хочу вам дать другой нательный крест, — отец Филарет протянул Григорию золотой нательный крест на красивой витой и, наверное, то же золотой цепочке. Григорий поцеловал руку иеромонаха и после его благословления принял крест, поцеловал и надел его, затем убрал под нательную рубаху.
— Григорий Иванович, я не стал ничего говорить людям, когда возник этот вопрос, тем более вы только что развеяли любые сомнения на ваш счет, — иеромонах говорил медленно и проникновенно. — Вам не надо знать, что за крест вы только что приняли. Достаточно знать, что лишь тот, на ком лежит благодать Божия, может его принять. Помните житие Марии Египетской?
Григорий молча кивнул.
— Так и крест этот может принять только человек, чистый от того, в чем вас заподозрили. Я мог бы развеять эти глупые подозрения сразу же, но сделать нужно было именно так, мы это сделали. Я же согласился поговорить с вами из других резонов.
Отец Филарет замолчал. Григорий вдруг понял, что этот иеромонах, которого он впервые увидел несколько минут назад, знает его тайну.
— Ваша жизнь поделилась на две части: до вчерашнего утра и после. Считайте, Григорий Иванович, что вам вчера утром только исполнилось семь лет и Господь вам покажет, когда и перед кем вам надо будет исповедоваться за то, что было до вчерашнего утра.
Глава 5
Когда мы с отцом Филаретом вернулись, кроме дедушки Фомы меня ждали еще четыре человека, среди них я увидел бывшего бергмейстера Петра Сергеевича Маханова и к своему огромному изумлению какую-то женщину. Трое были мне совершенно не знакомы, один из них резко отличался от всех слегка раскосыми глазами и совершенно прямыми, жесткими и черными волосами. Я предположил, что это представитель, а может быть и глава полурусского, полуказахского рода кузнецов.
Все они видели окончание нашей беседы с отцом Филаретом, поэтому вопросов никто не задавал. Отец Филарет молча благословил каждого, быстрыми шагами удалился от нас и начал отдавать какие-то распоряжения. Боковым зрением я увидел, как несколько человек опрометью бросились куда-то бежать.
После короткой заминки дедушка Фома, откашлявшись, сказал:
— Вот общество погудело и …
Что и …, почему-то сказать у него не получалось. Махнув рукой, дедушка Фома закончил:
— Петр Сергеевич, — он развел руками в сторону бывшего бергмейстера, — слава Богу поправились и пусть они теперь ….
— Петр Сергеевич, — я решил взять инициативу в свои руки, — при всем моем уважение, — я сделал легкий жест в сторону дедушки Фомы, — полагаю, собрание лучше вам вести, если конечно ваше самочувствие позволяет, — Петр Сергеевич лежал на деревянных носилках, которые принесли четверо мужиков. Закончив говорить, я сделал легкий поклон.
— Благодарю за доверие. Ваши травы вернули меня к жизни, не побоюсь этого сказать, но самочувствие еще желает лучшего, — Петр Сергеевич в свою очередь сделал легкий поклон в мою сторону.
В этот момент откуда-то слева мужики вереницей принесли два кресла в стиле Людовика XVI, несколько деревянных чурбаков, которые можно использовать как стулья, а самый большой вполне годился на роль стола. Мужики расставили их кружком, одно кресло поставили подле носилок Петр Сергеевич, другое рядом, в которое было предложено сесть мне. Чурбаки и кресла в землю не проваливались, их поставили на каменистом месте.
Большой чурбак поставили отдельно, шедший сзади всех мужчина средних лет, гладко выбритый, одетый в подобие рясы и в какой-то странного вида шапочке, типа тюбетейки, только черного цвета, накрыл стол однотонной серой скатертью, положил на него стопку толстых листов сероватой бумаги и какую-то шкатулку.
Подождав, пока все расселись на заботливо поставленных деревянных чурбаках, Петр Сергеевич продолжил, обращаясь ко мне:
— Как тут сказано, общество выбрало пять человек, можно сказать это наши лучшие люди, — бывший бергмейстер сделал паузу, закашлявшись. — И поручило нам всё решать. Отец Филарет сказал, что должны быть не только мужики, но и бабы от тех семей, где нет мужиков. Никто не сказал против отцу Филарету. Полночи шумели, пока выбрали, — Петр Сергеевич опять сделал паузу, теперь он правда улыбался, наверное много было интересного на тех выборах. — А шестым решили выбрать вас, Григорий Иванович, если отец Филарет скажет да. Слово отца Филарета все видели.
Господин Маханов обвел взглядом всех присутствующих. Всё молча кивнули.
— Еще отец Филарет велел не лается и во всем слушаться вас, Григорий Иванович. Слово ваше должно быть решающим, — Петр Сергеевич неожиданно перешел на «ты». — Только ты, Григорий Иванович, можешь нас спасти, считает отец Филарет. По следам за нами идут казаки, пощады от них не будет. Они за нами идут неотступно чуть ли не от Алтая. Так что, давай Григорий Иванович, говори.
— Петр Сергеевич, вы расскажите мне, кто здесь кто, — такого начала я не ожидал и решил немного потянуть время. Надо просто собраться с мыслями..
— Да, да, вы правы. Начинать надо с этого. Это, — Петр Сергеевич запнулся и после короткой заминки продолжил, показывая на женщину, — Лукерья Петрова, дочь Сергеева.
Говорил Петр Сергеевич медленно и тихо, видно было что ему даже говорить еще тяжело.
— Григорий Иванович, давайте дальше сами. Мне еще даже говорить трудно.
— Хорошо. Вы сказали, общество выбрало лучших людей совет держать и решать, я правильно говорю? И общество будет подчиняться нашим решениям и выполнять их?
Все подтвердили мою правоту.
— Отлично. Давайте поступим так, — я вспомнил, как еще вчера собирался просто жить, похоже просто не получиться. — Всех нас давайте будем называть Обществом. Собрание Общества, где выбираем и что-то решаем всем миром, называть Вече, как в старину на Руси было. — я сделал паузу. Еще секунда и я предложу просто невероятное для 18-го века. — Одинаковое право голоса у всех, и мужчин и женщин. Совершеннолетие с шестнадцати лет, — я посмотрел поочередно на каждого присутствующего. Молчание знак согласия, но все немного ошарашенны. — Нас всех, кого выбрали, так и называть, Лучшие Люди. И поэтому Лукерья Петровна Сергеева. Согласны?
— А наше собрание Советом Лучших. Я лично согласен, — поддержал меня Петр Сергеевич. Остальные молча стали кивать в знак согласия. Лишь Лукерья, зардевшись, громко выдохнула:
— Ой, батюшки, да что же деется!
— Да Лукерья, переименовали тебя, теперь ты не Лушка, а Лукерья Петровна, — со смехом сказал дедушка Фома, подняв кверху указательный палец.
— А ты, дедушка Фома, теперь, Фома Васильевич Иванов. А это Василий Иванович, а фамилия как будет? — Петр Сергеевич вопросительно посмотрел на полурусского-полуказаха.
Тот пожал плечами:
— Не знаю, Кузнец наверное.
— Тогда лучше Кузнецов. И ваши все тоже пусть будут Кузнецовы. Согласен?
Новоиспеченный Кузнецов развел руками:
— Как скажешь Петр Сергеевич.
Петр Сергеевич обратился к последнему неназванному человеку:
— А вы кто такой? Я вас не знаю.
Я внимательно посмотрел на этого человека. Как говориться за версту было видно, что это человек военный, был он чисто выбрит, короткие черные волосы тщательно расчесаны назад. Свою треуголку и офицерские перчатки он аккуратно положил на стол. Чистый темно-зеленый сюртукбыл застегнут на все пуговицы. Сидел прямо, держа свою офицерскую трость между колен.
— Я солдатский сын Ерофей Кузьмич Пантелеев. Мне двадцать пять лет. Был капитаном пехотного полка. Мне было приказано расстрелять ваш дозор, захваченный в плен, когда вы шли к Енисей. В плен взяли пятерых, их пытали, а потом решили расстрелять, — капитан рассказывал монотонно и без какого-либо выражения. — Расстреливать я их не стал, а решил перейти на вашу сторону. У меня было пять солдат, трое пошли со мной.
— Ерофей Кузьмич нас догнал и только благодаря ему мы перед порогом отбились от казачья, — Фома Васильевич продолжил рассказ бывшего капитана.
