главная библиотека — это императорская библиотека, куда вход был разрешен очень немногим.
— К слову, эти тексты доказывают, что он был необычным человеком, а выходцем из других мест. Возможно, даже из другого мира. А все эти речи о пастухе — не верь им, — взяла она книгу назад и отставила в сторону, приготовив вернуть ее на место.
Немного еще подумав над этим, я решил проститься с ней:
— Спасибо вам за доверие, — на что она махнула рукой, — более не смею вас беспокоить и пойду.
— Иди, иди, и, пожалуйста, в следующий раз, когда возникнут вопросы, то сразу иди ко мне. Не нужно молодым умам заполняться всякой чепухой.
— Благодарю! — ответил я на это и переступил порог выхода.
Острие заточенного под блеск лезвия ходило под монотонные движения. Каждый новый взмах сеял смерть, дабы посеять жизнь лишь для того, чтобы затем забрать и эту жизнь, в надежде снова дать ее другим. Круговорот смерти и жизни.
Я собрал в охапку срубленную траву и понес ее в хлев накормить свиней. Животные, завидев меня, начали хрюкать — надеюсь, что, выражая радость, — и путаться под ногами, не давая мне нормально передвигаться.
— Тише, тише, — начал я проталкиваться, — сейчас, сейчас. Вот на, нетерпеливое ты животное.
Было раннее утро, а работа уже шла сплошным потоком: накосить траву, покормить свиней, подоить корову, выпустить птиц, отогнать к пастбищу овец, прочистить сарай, натаскать воды с реки, приготовить паленья для бани, подмести двор, и много еще чего. Домашнего скота и прочей связанной с этим работы хоть было и не велико, но в совокупности это накладывалось друг на друга, и занимала свою долю усилий. Но все это было мне только в радость. Деревенская рутина, вдали от суеты городской и жизни на арене давало мне то успокоение, к которому я так стремился. Вспоминая моменты из недалекого прошлого, я невольно прикоснулся к кисти левой руки. Там, где я носил наручные часы, подаренные мне родителями, и которые я забыл унести с собой при побеге. Я вообще много, что тогда не успел сделать…оставив еще слишком живыми, некоторых из числа мертвецов. Нет! — я больше не такой. Этот человек, этот безжалостный убийца теперь в прошлом, неизвестный никому и, главное, позабытый мной.
— Какое счастье было найти тебя в тот день, — ко мне подошел один из моих спасителей. — Я-то думал, что все — помрешь ты, отбросишь, так сказать, копыта. Весь в крови, а на самом живого места нет, в клочья изорван. Мы тебя с внученькой-то моей ненаглядной, так сказать, как птенчика тогда выходили, хотя это и не совсем подходит, но да ладно. А она мне не раз говорила — «дед, помрет он». А ты оказался вон какой, — изогнул он руку, — ешь как один, а пашешь как трое. Обычно мужички делают наоборот.
— Я помню; помню все, что вы для меня сделали.
— Да нет, нет, — вскинул он руками. — Ты не подумай, что мы от тебя что-то требуем взамен. Ты же с тех пор стал для нас, так сказать, членом семьи нашей. Дар провидения, не иначе. Чтоб мы без тебя делали, а? Я уже старенький — руки не те, — внученька одна не тянула все хозяйство. А тут ты, как с неба свалился. Да так свалился, что теперь и отдавать никому не хотим. Я же это — сына всегда хотел. Да вот померла моя любимая, только дочь оставив. А зять мой, так сказать, пройдохой тем еще оказался. Сделал дело — сгинул, да след простыл. Доченька от этого захворала, и мы вот с ненаглядной моей, Ильворнией, вдвоем и остались. Она же совсем маленькая тогда была, — он сложил две ладони, — вот такой вот совсем, так сказать, птенчиком. Вырастил я ее, золотце мое, сам одиношенек. Да что я тебе все рассказываю, когда ты и так все уже знаешь.
— Знаю, дед, знаю.
— Я просто хотел, так сказать, поблагодарить тебя. Да слов не нашел, — опустил он глаза.
— Это я вас должен благодарить.
— Да ну ты это брось, — взмах руки, — но ты если хочешь, то ты, если что, знаешь как.
— Дед, мы же обсуждали уже это.
— Да не маленькая она. Шестнадцать годиков-то уже миновало. Ну, сделай ты деда счастливым, а? Возьми ее в жены-то.
— Давай хотя бы пару лет подождем.
— Да что ж ты заладил с этими пару лет, да пару лет. Что тебе дадут эти пару лет, а? Я-то вот эти пару лет может, и не протяну. А тебе надо это, чтоб деда в горе помирал?
— Дед, пожалуйста, я же уже объяснял все, и не один раз, — устало вздохнул я.
— Дикий ты, понял? И края, откуда ты свалился дикие. Это же надо так молодых мучать, чтобы до восемнадцати годиков счастье не разрешать. Да будь я у вас там, то всех бы ваших, так сказать, законников разогнал, да дал бы людям жить нормально. А ты еще тут свалился на мою голову, чтоб тебя, так сказать…, - ничего придумать он не смог, хотя по лицу было, как сильно работало его голова в этот момент. — Ишь ты, да ну тебя, — махнул он рукой и ушел обидевшись.
Впрочем, делает он так каждый раз, и затем быстро остывает. Вообще подозреваю, что делает он это специально, дабы совесть мою привлечь: выставить меня неблагодарным. Только все это из любви исходит — ко мне, и внучке своей. Да, той самой девушки, что первая увидела меня тогда в поле. У них я и поселился, если можно это так обозначить. Несколько дней лежал, отхаркиваясь собственной кровью, а затем еще пару приходя в себя, и вот, наконец, я на ногах. Хотя по заверениям местного знахаря должен был уже разлагаться на глубине пару метров под землей. Возможно, поэтому местное население держится настороже по отношению ко мне. Они ведь прошли по моему кровавому следу и увидели труп зверя, что напал на меня, чьим именем меня и прозвали — Деодон. И этот зверь оказался довольно опасным, и понял я это по лицам всякого, кто потом видел, как я выхожу из хижины живым, да еще и сам на своих ногах — только диву давались. Воцарилась с тех пор взаимное не замечание: я не лез к жителям, занимаясь своей работой, а жители не лезли ко мне, занимаясь работой своей. Меня это, в свою очередь, очень даже устраивало.
Приняла меня только моя новая семья,
