трудно учиться.
— Спасибо, дядька Любомир! Посмотрим, что получится…
* * *
Было совершенно ясно, что Ленка потянется за мной следом, так что принимать решение нужно было вместе.
— Лен, давай подумаем, нужно ли нам учиться драться. Я один не хочу решать.
— А сам что думаешь? — рассеянно спросила она, исправляя какую-то неправильность в наряде куклы.
Вопрос действительно был неоднозначным. С одной стороны, Владеющим умение драться вроде и ни к чему. К тому же свободного времени у нас не так уж много, и добавить к нашим занятиям ещё и школу Данислава означало, что его останется совсем мало. Даже мне, ребёнку с психикой взрослого, нелегко жить в таком ритме, детский организм накладывал свои ограничения.
С другой стороны, Владеющими мы фактически станем только после семнадцати лет, когда достигнем второго, полного совершеннолетия. До тех пор нас просто не станут учить ничему серьёзному — и кстати, совершенно правильно. Пока будущий Владеющий не научится ответственно и с полным контролем использовать свои способности, ему доступны лишь безобидные упражнения по развитию и контролю Силы. То есть как минимум до этого времени любой хулиган способен практически безнаказанно настучать нам по физиономиям. К тому же я, как взрослый и поживший человек, прекрасно понимаю, что в бою сила не главное. Дай ботану любую силу, и его все равно будут тиранить все, кому не лень. Чтобы стать воином, нужно с детства вырабатывать в себе воинский дух, а романы, где ботан-программист переносится в другой мир, сразу становится великим магом, и начинает нагибать окрестные народы — это всего лишь мечты конкретного ботана, с реальной жизнью никак не связанные.
Здесь стоит упомянуть, что рассказ нашей мамы про права и привилегии дворян был совершенно верным, но существовало множество нюансов, которые порой сильно меняли ситуацию. В частности, несмотря на сильную сословность общества, оно было довольно демократичным, главным образом за счёт работающего механизма социальных лифтов. Сословное обучение, вроде английских закрытых школ, активно не поощрялось — судя по всему, князь справедливо полагал, что закукливание сословий ведёт к застою и загниванию общества в целом. Конечно, в той младшей школе, куда мы вскоре пойдём, дворян было много, а в школе в каком-нибудь рабочем районе не было вовсе, но тем не менее, в целом никакой сегрегации не наблюдалось.
Всё это приводило к довольно любопытному эффекту — дворянские дети вели себя скромно и своё дворянство не выпячивали. Ведь что мог сделать дворянский отпрыск, если мещанский сын с ним подрался или даже просто набил морду? Теоретически он мог подать жалобу в суд Чести, после чего мещанину, возможно, пришлось бы несладко. На практике это означало бы позор, постоянные насмешки, и ущерб для репутации на всю оставшуюся жизнь. Так что умение начистить обидчику грызло для дворянских детей внезапно оказывалось совсем не лишним. И для дворянок тоже — девочки здесь, особенно одарённые девочки, росли активными, и даже близко не были безобидными ромашками.
— Я думаю, что нам стоит поучиться. Понимаешь, если мы…
— Да согласна я, согласна, — отмахнулась Ленка.
— Что, вот так вот сразу? — я не понял такой сговорчивости.
— Ты же мужчина, вот ты и решай.
Ага, замечательная позиция — ты решай, ты и будешь виноват если что. Так-то все женщины этим приёмом пользуются, но эта молодая какая-то очень уж ранняя.
* * *
Разговор с матерью я начал издалека.
— Как-то даже стыдно с синяками ходить. Сегодня Любомира встретили, ухмылялся. Просто позор какой-то…
— Сводить синяки не буду, — отрезала мать, не поднимая глаз от журнала.
— Да я не про то. — махнул я рукой, — Сам не хочу к тебе бегать с каждой царапиной.
— А про что? — мать слегка заинтересовалась.
— Может нам стоит немного поучиться? Это же, наверное, не в последний раз, придурков-то хватает.
— Давай ближе к делу, не ходи кругами. — мать, наконец, отложила свой журнал.
— Любомир говорит, у его брата хорошая школа, — я пожал плечами с безразличным видом, — можно было бы походить.
— А зачем вам это вообще? Вы Владеющими будете, чем вам поможет умение в морду дать?
— Ну, во-первых, Владеющими мы станем очень нескоро. А во-вторых, умение драться и для Владеющего полезно.
— В чём польза-то? Что-то я не слышала, чтобы Владеющий победил противника кулаками.
— А я вот не слышал, чтобы кто-то победил, отжимаясь на поле боя. А ратников почему-то отжиматься заставляют. С кулаков ведь и начинают учиться.
— Знаешь, Кени, — мать вздохнула, — мне не нравится вот эта твоя направленность на сражения. Ещё и Леночка за тобой тянется.
— Думаешь, не придётся?
— Мне бы не хотелось.
— Мне бы тоже не хотелось. Но если вдруг придётся, не хочу быть беспомощным телёнком.
Мать задумалась, смотря куда-то в неведомые дали.
— Ты как-то очень уж быстро превращаешься из ребёнка в мужчину. — наконец сказала она с лёгкой печалью в голосе, — Ну хорошо, от меня что требуется?
— Твоё согласие. — сказал я. — Оплата обучения. Не знаю, что там ещё потребуется, форма может какая-то.
— Хорошо, — кивнула мать, — скажи-ка мне вот что: ты понимаешь, что потом отыграть назад не получится, и вам придётся там заниматься до конца? Владеющий не может менять свои решения как флюгер. Если решение принято, оно должно быть исполнено. Иначе придётся силой расплачиваться.
На мгновение стало страшновато, даже мурашки пробежали. Очень нелегко привыкнуть, что слово здесь весит так много. Пусть это всего лишь слово семилетнего ребёнка. Но отступать я не собираюсь, да и не для этого разговор затевал.
— Я всё понимаю и решения не изменю.
— Тогда решено, — сказала мать, — скажи Любомиру, пусть договаривается.
* * *
Данислав Лазович имел суровое, словно высеченное из камня, лицо и ледяные глаза. Двигался он очень плавно, и в целом производил впечатление чрезвычайно опасного человека. Ленка на всякий случай спряталась за меня и осторожно выглядывала из-за моего плеча.
— Госпожа Милослава, — поклонился он матери.
— Почтенный Данислав, — мать кивнула в ответ, — благодарю вас за то, что нашли возможность заниматься с моими детьми.
— Это самое малое, что я могу сделать для вас, — ответил он, — наша семья у вас в долгу.
Мать с достоинством кивнула. Всё же аристократическое воспитание чувствуется сразу — я, во всяком случае, старый-я, начал бы мямлить какую-нибудь чепуху вроде «да не за что» или «так поступил бы каждый», и неизбежно потерял бы лицо. Интеллигенту крайне сложно сохранить достоинство, пытаясь на равных разговаривать с человеком с такой явной, и буквально давящей аурой опасности — слишком уж он отличается от привычно-уютной академической публики. Мне бы очень хотелось, чтобы моя
