В Университете уже началась бурная научная жизнь, которая непосвященным профанам казалась руганью и драками. Но это было не так. Точнее, не совсем так… Каменное двухэтажное здание было куда меньше, чем отведенная под него площадь. Университет, хоть и стоял на холме, рядом с замком, был окружен пустырем, заросшим лопухами и лебедой, а неподалеку от его корпуса построили общежитие. Там проживали иногородние учащиеся. Тут же стояли дома преподавателей, выстроенные в одинаковые ряды. Площадь, отведенная князем для этого заведения, была огромной, куда больше, чем могло бы понадобиться сейчас. Видимо, государь что-то знал, и делал шаги с учетом весьма далекого будущего.
— Ты невежда, Ницетий! — почтенный ректор поправил шелковую мантию и высокую шапку с квадратной тульей.
Леонтий остался таким же худым и желчным типом, как и раньше, только лысина его становилась с каждым годом все обширнее. И женили его тут по приказу князя, почти насильно. Леонтий сопротивлялся поначалу, но в семейную жизнь вскоре втянулся, по достоинству оценив незнакомый раньше уют.
— Я ругаюсь с тобой уже двадцать лет, — продолжил ректор, — и все эти двадцать лет ты невежда! Но сегодня ты переплюнул сам себя!
Ницетий, который за последние годы поправился еще больше, превратившись в колобок, отвечал так, что брызги летели во все стороны. Не менее почтенный проректор за словом в карман не лез.
— Я невежда? — ревел он густым басом, который непонятно как теснился в его груди. Его голос легко перекрывал высокий баритон начальства, и это добавляло ему очков в разгоревшейся научной дискуссии. — Ты твердолобый осел, Леонтий, и всегда им был! Ты не видишь дальше своего носа! Что ты тычешь мне свои свитки? Аристотель? Да тьфу на него!
— Аристотель!… Да я тебе!… За ниспровергание основ! — ректор побагровел, напоминая цветом лица свежую говяжью вырезку. Его рука рефлекторно попыталась найти резной посох, символ его статуса и одновременно последний аргумент в научном споре.
— Что писал твой ненаглядный Аристотель? — ревел Ницетий. — Что тело для движения нуждается в постоянном усилии? А что сказал его светлость? Что инерция движет телом, даже когда действие усилия уже закончено! Инерция, упрямый ты мул! Она существует, а твой Аристотель не написал про нее ни слова! Любой селянин, стреляя в оленя из лука, это знает, а Аристотель не знает! И мы с тобой, два напыщенных дурака, тоже про нее ничего не знали! Или ты будешь отрицать очевидное?
— Хм, — смутился Леонтий. Отрицать очевидное он не стал. Ему было очень стыдно в тот день, когда они хотели посрамить его светлость, цитируя классиков. Они частенько спорили с ним. Князь просто размазал их, доказав свои тезисы самыми простыми примерами. Вроде того лука и оленя. Леонтий в тот день даже напился с горя.
— А то, что тяжелое тело падает быстрее легкого? Аристотель это написал? Написал! А ведь это полная чушь! Мы же вместе бросали шары с башни! Ты же сам все видел! А его светлость написал нам с тобой константу ускорения свободного падения.
— Да, это совершенно удивительно, — нехотя признал Леонтий и потер вспотевшую лысину. — Его светлость весьма странный герцог. Но это же основы основ…
— Плевать! — отрезал Ницетий. — Мы сами создадим новые основы. И останемся в веках! Как Аристотель, которого ты мне тычешь!
— Мне не очень нравится, что наш Университет напоминает мастерскую ремесленника, — с грустью признался Леонтий. — Риторика, философия, астрология, алхимия… Эти благородные искусства не находят здесь себе места. Я мечтал о чем-то возвышенном…
— Возвышенном? — язвительно парировал Ницетий. — Нас кормят, и мы должны приносить пользу, мой друг. Его светлость сказал, что Университет должен давать стране деньги, а не отнимать их. Так что кафедры риторики и философии будут только после медицины, химии и математики. А пока только усеченный курс для особо талантливых отроков.
— Но ведь астрология, — пискнул Леонтий, — благороднейшая из наук! — Он уже проиграл, и почти признал это.
— Астрология? — захохотал Ницетий. — Да что в этой глупости благородного? Вспомни, как его светлость предложил астрологу пятьсот солидов в месяц, если его предсказания на год сбудутся?
— Помню, — засопел Леонтий. — Жалко парня, он тогда чуть с голоду не помер. И ведь уехать не позволили, так и ждал целый год. Посмешищем стал на весь мир. А ведь сам император Ираклий весьма сведущ в этой науке, и сверяет все свои решения со звездами.
— А алхимия? — нажал Ницетий.
— Молчи! — отмахнулся ректор. — Я до сих пор в себя не могу прийти. Зато наш Геннадий, я слышал, немалый грант получил.
— Да, он теперь на армию работает, — завистливо протянул Ницетий. — Кафедру специально под него сделали. Мантия профессорская, как у нас с тобой. А он всего-то земляное масло перегнал в своем кубе.
— Ну, и перегнал бы сам, — резонно возразил Леонтий. — Он же горел два раза, пока результата добился. Забыл?
— Да помню я, — махнул рукой проректор, и честно признался. — Завидно просто. Князь его засыпал благодеяниями. А лаборатория какая? Во всем мире такой ни у одного алхимика нет. Правда, она у него в Черном Городе! Я бы туда ни за какие деньги не сунулся. Как мимо иду, аж душа в пятки уходит, — Ницетий мелко перекрестился.
— Этим маслом будут врагов его светлости жечь, — вздохнул Леонтий. — А вот как можно риторику с философией для военных нужд приспособить, я просто ума не приложу. А денег-то как хочется, Ницетий! Жена всю плешь проела, скоро детей женить, говорит. Странно, они у меня маленькие совсем… В общем, ей виднее… Разве что незыблемость власти его светлости как-то обосновать? Ведь вся эта ерунда с утверждением правителя дружиной, или цирковыми партиями на Ипподроме, это ведь необыкновенная глупость. Власть — она от Бога. Это и в Писании сказано. Что думаешь?
— Думаю, с владыкой Григорием поговорить надо, — глубоко задумался Ницетий. — А ты не безнадежен, дружище. Как там сказал Сократ? В споре рождается истина? Вот и мы с тобой что-то полезное родили. Ну, хоть Сократа ниспровергать не придется… Надеюсь…
— Летопись надо написать, подробную, — просветлел Леонтий. — Туда-то мы эту незыблемость и вставим. А потом в виде книги издадим и его светлости подарим.
— Да! — ударил ладонью по столу Ницетий. — Мы из него нового Прометея сделаем! Даже сильно стараться не придется.
* * *
Княжеский дворец был в три раза больше, чем в Новгороде, и его спроектировали так, что к нему можно было пристроить еще несколько крыльев, и это смотрелось бы вполне органично. Здание стояло в глубине замка, и его судьба незавидна. Он скроется когда-нибудь за новыми, помпезными строениями, превратившись во флигель для прислуги. Выглядел он, как все тогдашние дворцы, то есть был чрезвычайно незатейлив и безлик. Времена архитектурных изысков античности давно прошли. Это был каменный трехэтажный прямоугольник с небольшими окошками, укрытый двускатной крышей. Чудо архитектуры для этих мест и жуткий примитив для человека будущего. Зато здесь на каждом этаже были настоящие туалеты, уносившие свое содержимое в отхожую яму, выложенную обожженным до стекольного блеска кирпичом. Точнее, в целую цепочку ям, соединенных между собой керамическими трубами.
Обе княгини, оказавшись в своем новом доме, не сговариваясь, пошли на разные этажи. Людмила забрала себе второй этаж, а Мария — третий, и каждая из них в глубине души ликовала, считая, что уела ненавистную соперницу. Одна считала, что стоит теперь выше другой не только по рождению, а другая думала, что в случае пожара уж точно успеет убежать, пока ее соперница корчится в пламени. Она регулярно и с удовольствием представляла себе это волнующее зрелище. Старая княгиня и вовсе осталась внизу, наотрез отказавшись заселиться в выделенные ей покои. Она боялась жить на такой высоте. И только восьмилетняя Умила и четырехлетний Берислав с воплями носились по всему дворцу, играя в прятки, пока охающие и ахающие няньки пытались изловить их и отвести к матери. Двухлетняя Радегунда была слишком мала, и ей играть в прятки не дозволяли, отчего девчонка ревела в голос и нещадно колотила нянек маленькими кулачками.
