«И наверняка – седины́ и многочисленных инфарктов стеклодувам с острова Мурано[24], потому что их зеркала в сравнении с выделанными в Гжели есть полное дерьмо. Да и стекло их тоже – мелковатое и мутноватое. Ничего, Венеция государство богатое, не обеднеет».
Действительно, когда он в свое время (и в прошлой жизни) наткнулся на описание того, как венецианские стеклодувы «ваяли» свои зеркала, то не удержался от уважительного покачивания головой – мастера с Мурано явно знали толк в извращениях. Для начала они выдували из стекла относительно небольшую сферу. Чуть-чуть ее остужали, затем заливали внутрь зеркальную амальгаму на ртути, способную поспорить своей ядовитостью с чистым мышьяком. Опять ждали, затем в очередной раз дырявили сферу, сливая амальгаму (и попутно вдыхая ее испарения), осторожно разрезали стекло на несколько частей, старательно их распрямляли скалками… получая кривоватые зеркальца размерами чуть больше мужской ладони. Но даже за такие шедевры им с превеликой охотой платили золотом по весу изделий!.. Кстати, последнее Дмитрий совсем не собирался как-то изменять – более того, он специально озаботился тем, чтобы гжельские зеркала все как один отличались повышенными сверх необходимого толщиной и весом. Про их «великанские» размеры, понятное дело, не стоило и упоминать – недаром же первый «заход» Великого посольства Литовского в Грановитую палату едва не обернулся тяжелыми увечьями у гордой шляхты. Потому что так вытаращить глаза, а потом ими же периодически косить на четыре ростовых зеркала в богатых рамах, закрепленных на стене у самого входа – никакого здоровья не хватит, хотя бы и богатырского.
«Интересно, если бы Ходкевич и прочие дипломаты узнали, что проволочки с их официальным приемом были только лишь из-за того, что в Гжели не успели изготовить зеркала и расписные фарфоровые сервизы для великодержавных понтов… они бы обиделись?»
Осознав, что его мысли пошли немного не в том направлении, подросток недовольно шевельнулся, медленно перебирая можжевеловые бусины четок. Его стараниями, а также благодаря архипастырю московскому Макарию, опасность Опричнины удалось если и не устранить, то сильно ослабить, направив мысли и деяния Иоанна Васильевича в сторону от быстрого, но изрядно кровавого пути укрепления государственной власти в русло постепенных изменений. Зачем бороться с открытым недовольством, а то и сопротивлением родовитой знати царства Московского, насильно забирая все прежние вольности и привилегии, когда можно (и нужно!) устроить все так, чтобы эта знать сама себя ослабляла? Помочь одной группировке родовитых против другой, затем руками третьей добить победителя… Разумеется, для подобного образа действий требовались определенные терпение и хитрость, но уж этих качеств у великого князя было достаточно. В качестве примера можно было привести некогда сплоченный клан князей Шуйских. Четыре года назад потомки младшего брата Александра Невского почти по любому вопросу выступали единым фронтом, а теперь? Князь Горбатый-Шуйский в большой чести как победоносный воевода и во всем поддерживает своего государя. Князья же Шуйские, Петр Иванович и Иван Андреевич, совсем наоборот, в опале. Так как были уличены перед боярской Думой в нецелевом использовании казенных средств и небрежении порученным им делом.
«Сами же свалили все дела на Федора Скопина-Шуйского, а потом удивляются: чего это их ругают, а его сдержанно похвалили? Дятлы!»
Нет, опальные вельможи конечно же пытались оправдаться тем, что они-де – воины и управители, а строительные дела им несколько чужды… Что же, великий государь милостив и справедлив: немного их пожурил, присудил вернуть неправильно израсходованное серебро, наложил большую пеню сверху, после чего направил порядком обедневших воителей-управителей на возведение Рязанской засечной черты. Там и от степняков надо постоянно отмахиваться, и посошной ратью управлять – короче, самое оно, чтобы полной мерой проявить все свои таланты!
– Проворуются, как пить дать проворуются.
В качестве меры поощрения работников, отличившихся на устроении засечной черты, планировалось награждать – не деньгами, конечно. Косами, пилами, лопатами, ножами-топорами. Откованными, между прочим, из тульского уклада. Чтобы Шуйские да не поправили свои дела продажей таких наград? Да быть того не может!.. А после того как их воровство вскроется, прямая им дорога за Камень Уральский, осваивать новые вотчины, старые же отойдут в казну, с полного на то одобрения боярской Думы. Ну, может, и не одобрения, но понимание данного действа точно будет присутствовать.
«А если думные бояре не проявят должной чуткости и понимания, отец мигом припомнит уже им все многочисленные грешки – например, допущенные при составлении Бархатных книг»[25].
Вспомнив, какой переполох и суета образовались два года назад среди всех князей, бояр и дворян, наследник трона ядовито улыбнулся: по указу его царственного родителя родовитые царства Московского для попадания в эти самые книги должны были документально подтвердить свое высокое происхождение. Жалованные грамоты на вотчины и титулы, записи в церковных книгах, упоминания в монастырских летописях – все это было достаточным доказательством. Да вот беда: слишком уж часто случались свары меж удельными княжествами Руси, и очень уж хорошо в этих сварах горел пергамент…
«Кстати, чернильные строчки еще и неплохо подчищали или правили все кому было не лень. Потому что иногда получалось так, что запись о родовитом пращуре есть, но лучше бы ее и вовсе не было – или предок в свое время измазался в чем-нибудь дурнопахнущем с политическим уклоном, или выставился совсем уж откровенным предателем и братоубийцей».
Впрочем, это мало кого останавливало. Тех же, кто никаких грамот и записей не имел вовсе, шли по веками проверенному пути подношений и челобитных. Первое доставалось думным боярам и приказным писцам, второе же, вместе с обильными доносами на мздоимцев-бояр, попадало в руки Иоанна Васильевича и бережно хранилось. До поры до времени.
Грр-рм!
Поворчав напоследок далеким громом, дождь стал утихать, постепенно превращаясь в слабую морось, которую расшалившийся ветер тут же начал закидывать в открытое окно. Сладко зевнув, Дмитрий вдохнул летние запахи и глянул на ложе, уже заждавшееся своего хозяина. Вернув взгляд за окно, он увидел, как по мокрой земле кремля осторожно передвигается десяток стрельцов, направляющихся на смену воротной страже, и тут же вспомнил про еще одну причину, по которой Опричнина не состоялась. То бишь про полтысячи сирот-недорослей, поверстанных на государеву службу из боярских детей и бедных дворян – как говорилось в указе, «для устройства нового стрелецкого полка». Это если официально. А если неофициально и вправду, то в подмосковной деревне с редким названием Березовка как раз заканчивали строительство казарм, в коих следующие четыре года будут жить и учиться воинскому делу будущие командиры пехотных и кавалерийских полков. Пять-шесть лет и у великого государя Московии появится весомый аргумент в виде регулярной армии, способной поприжать боярскую вольницу и остудить самые горячие головы родовитой знати. До температуры сырой земли.
«Будут, обязательно будут у отца свои янычары! А потом они и ко мне по наследству перейдут, лишь бы серебра на обучение, обмундирование-вооружение и содержание хватило…»
Вдоволь посмаковав далекие перспективы, Дмитрий внезапно ощутил мимолетный приступ озноба, впрочем, навстречу ему из средоточия тут же плеснула волна ласкового тепла. Простейшие манипуляции с собственной энергетикой стали настолько привычны, что уже не требовали даже и малейшего участия сознания… Чуть дрогнули пальцы, поглаживая гладкие бусины четок, затем подросток слегка привстал, намереваясь дойти уже наконец до ложа, но замер, а потом и вовсе сел обратно. Поднес правую ладонь к лицу, разглядывая три янтарных шарика и невзрачный серебряный крест, сжал одну из трех золотистых бусин, вновь ощущая непривычно-упругую подвижность давно уже окаменевшей древней смолы.
– Не понял…
Коснувшись самым краешком далекого горизонта, ласковое июньское солнце тут же раскрасило пушисто-белые облака во всевозможные оттенки ало-желтых цветов. Затем россыпью мелких золотистых брызг окатило закованные в слюду узкие окна-бойницы тверского княжеского терема, окрасило в ало-розовый цвет его бревенчатые стены… А напоследок уставшее за день светило отразилось от ухоженного оружия и бахтерцов небольшого воинского отряда, успевшего в Тверь аккурат до закрытия ворот.
– С прибытием, государь-наследник!
