мягко, осторожно, но все одно двигался громче этого вот, с хлыстом.
— Времени почти не осталось.
— Ничего. Сколько есть, а все наше. Водицы ему дайте, и пусть передохнет, подумает.
На Миху вылили ведро воды.
Хорошо.
Пить хотелось жутко. Убивать тоже. Но пить — сильнее.
Верховный разглядывал шкатулку. Обыкновенная. Ладони две в длину, ладонь в высоту. Дерево, покрытое лаком. Ни резьбы, ни инкрустации. Только хитрый замок поблескивает, так и манит открыть.
Открыть можно.
Верховному. И человеку, которому тот доверит дело столь важное.
Верховный поморщился. Больше всего ему хотелось шкатулку эту сжечь, а пепел развеять у подножия пирамиды. Но он давно уже научился справляться с собственными желаниями. А потому лишь откинул крышку да сухим пальцем провел по одинаковым кругляшам камней.
И вновь же, ничего-то в них нет.
Обыкновенный горный хрусталь, которого в Империи изрядно, только гранить его не стали, но отшлифовали. И сделался хрусталь серым, нехорошим. Такой и в руки брать неприятно.
В дверь поскреблись.
— Заходи, — велел Верховный, не сомневаясь, что и тихий голос его — уж третий день как ныло противно горло — будет услышан.
И не ошибся.
— Я принес теплого молока, — произнес Нинус, глядя в пол.
Тихий.
Смиренный.
Умный, иначе не продержался бы столько. Опасный. И невидимая рука сдавливает горло.
— Благодарю, — Верховный провел по пустым кристаллам. Наполняясь божественной силой, те меняли цвет. Одни становились ярко зелеными, ярче драгоценных изумрудов, другие полыхали алым, третьи делались черны, что первозданная Бездна.
Нинус отпил глоток из кубка и лишь затем подал Верховному.
— Вам не нравится это? — позволил он себе вопрос, как-то уловив, что Верховный пребывает в подходящем для беседы настроении.
— Не нравится.
— Но и отказаться мы не можем? — он ступал почти беззвучно. Босые ноги его с одинаковой легкостью скользили, что по камню, что по драгоценным коврам.
— К сожалению. Император сказал свое слово.
Молоко, смешанное с топленым жиром и медом, имело тот отвратный привкус, который долго потом не сходил с языка.
— Присядь, — велел Верховный.
И Нинус поклонился. Он опустился на ковер, растянувшись в позе покорности.
— Не надо. Не сейчас. Я знаю, что с тобой беседовал Император.
Спина вздрогнула.
Он и вправду надеялся, что Верховный настолько ему доверяет, чтобы вовсе не приглядывать?
— Я был тверд в своей вере.
— Не сомневаюсь.
Когда-то, очень давно, он сам, не будучи Верховным, вот так же подносил теплое молоко. И вновь же мешал его с жиром и медом.
Хорошее сочетание. Терпкое. Многое позволяет скрыть.
— Но что ты думаешь сам?
— Думаю?
А пальцы вытянутых рук подрагивают. Страшно? Ничего, этот страх не идет ни в какое сравнение с другим. Верховный позволил себе улыбнуться. Какое удивительное заблуждение. А главное, распространенное. Он ведь тоже полагал, что, достигнув вершины, станет свободен. Прежде всего от страха.
Вышло наоборот.
— Что ты думаешь о магах? Об их предложении? О том, что они нужны нам?
— Я…
— Ты ведь думал об этом? Не разочаровывай меня, Нинус. И разогнись уже. Я не собираюсь тебя убивать.
Вряд ли Верховному поверили, но спину Нинус распрямил. Так-то лучше. Всяко удобнее беседовать с человеком, нежели с его спиной.
— Император прав. Маги нужны нам.
— Нам?
— И нам тоже, — ответил Нинус с необычайным упрямством. — Вам ли не знать, сколь многие недовольны. Не только границы великой Империи ослабли, но и границы веры.
Он стиснул кулачки.
А ведь верит. Искренне верит. Эта искренность, эта уверенность, что именно они, избранные отцом-Солнцем, благословенные светом его, и держат на плечах своих мироздание, когда-то и привлекла внимание. С той поры прошел не один десяток лет, но вера никуда не исчезла.
Хорошо ли это?
— Вам ли не знать, что все реже люди заглядывают в храмы. Все меньше жертвуют. Что утратили они страх перед Богами. Что все чаще раздаются голоса, которые призывают остановить жертвоприношения! — это Нинус почти выкрикнул. — И все меньше тех, кто верит, что так нужно! Что не по воле своей, не по прихоти совершаем мы это!
Верховный склонил голову.
Так и есть. И даже здесь, в самом сердце Империи, в Благословенном городе, эти голоса слышны, что уж говорить о провинции?
Путь бескровного служения.
Принцип добровольности.
Ересь!
— И чем нам помогут маги?
— Многим, — Нинус сложил руки на коленях. Поза его по-прежнему выражала почтительность, но ныне в ней не осталось ничего-то раболепствующего. — Сотворенные магами ищейки не знают устали. Они способны держать след и по камню, и по воде. Их зелья любого заставят говорить правду. Их големы разрушат любое убежище, любую крепость. Мы пройдем по лесам и горам. Мы вырвем ересь, выжжем её, не оставив никого, кто усомнился бы в величии Богов!
Верховный прикрыл глаза.
— А еще их фокусы легко выдать за чудо, — сказал он тихо. — Простонародью ведь нужны чудеса, верно?
— Они глупы, что мулы. Но пахать поле лучше на довольном муле.
— Верно. Как хорошо все складывается.
Нинус нахмурился.
— Вопрос лишь в том, насколько их хватит. Чудеса? Их продадут нам охотно. И големов. И ищеек. А еще тех, кто держит в своих руках и големов, и ищеек.
Верховный подавил вздох.
Рано ему еще уходить. Нинус умный мальчик, но, как ни печально признать сие, слишком уж одержимый верой. Для жреца это неплохо. Для Верховного жреца — непростительно.
Он с радостью бросится выкорчевывать ересь, оставив храмы на откуп магам.
Нельзя.
И неужели Император не видит? Не понимает?
Или и видит, и понимает? Он ведь тоже не глуп. Стравить жрецов и магов, чтобы пользоваться и теми, и другими? А после подмять под себя? Сложно.
И тяжело.
Верховный допил
