Всхлипнула. Шмыгнула носом. Вернулась обратно за стол и положила передо мной вырванный из блокнота листочек в клеточку с написанным крупными печатными буквами адресом. Ага, на Комсомольском. Понял, где это. Там элеватор еще недалеко.
— У него недавно родился сын, ты знаешь? — сказала Ирина, уже вроде бы взяв себя в руки. И торопливо схватила еще один кусочек торта.
— Ммм, надо же, как давно я с ним не виделся, — хмыкнул я. Вот тут вроде не должно быть никаких противоречий. Ирина вроде бы писала мне письмо, я сказал, что его не получил. С братьями она не общается. А значит подробностей наших отношений с Гариком (как, интересно, его полностью зовут?) она знать не должна. — Я даже не знал, что он женился.
— Вот как? — Ирина приподняла брови. Нда, знаю это выражение лица. Ей отчаянно хочется вывалить на меня всю историю от начала и до конца, а прологом и эпилогом. Только знака ждет. Ну что ж...
— Я ужасный эгоист, да? — спросил я. — Совсем не интересовался жизнью друга?
— Я думала, что после того, как он начал за твоей спиной ухаживать за Оксаной, вы перестанете быть друзьями, — язвительно сказала Ирина и поджала губы. Совсем как тетечка в строгом платье, когда видит девчонку в отчаянно короткой юбке.
— Так это когда было-то... — я неопределенно пожал плечами.
Ну да, точно драма. Моя младшая сестренка по всем традициям и канонам была влюблена в моего лучшего друга. Два других брата были старше, а я — в самый раз для первых нежных чувств. Да еще и Гарик, судя по всему, личностью был неординарной, увлекался всякими интересными штуками, светомузыку сам соорудил еще в школе, приемники паял, починить мог все, что угодно, до чего руки дотягивались. Вот только ответных чувств толстенькая Ирочка у него ну никак не вызывала. И даже приятельских. Конечно же, он заметил ее приязнь. И даже несколько раз беззастенчиво использовал. Когда ему надо было зашить разодранные на заднице штаны, например. Но самая большую обиду он нанес Ирине уже в Новокиневске. Когда женился на ее подруге. И она была вынуждена, глотая слезы, быть свидетельницей на их свадьбе. И драить квартиру, перед тем, как молодая супруга вернется из роддома с младенцем. Бутылки пустые выбрасывать. И прочие следы бурной радости по поводу рождения наследника.
Даже стало ее жаль. Но что тут поделаешь? Насчет красивой души у дурнушек это брехня из-под коня. Как правило, некрасивая подруга — это злобная и завистливая сучка, готовая распространять сплетни с каждым встречным-поперечным. Зато искренне убеждена, что она героиня. Потому что про чужие женские трусы своей подруге не рассказала. Чтобы семью не рушить. Хранительница очага, благородная, фигли. Зато мне сейчас выложила. И друзьям-приятелям Веника, я уверена, тоже. И двум кумушкам в очереди за колбасой. И соседке по купе в поезде. И на работе, стопудово.
Так, расслабься. Это твоя сестра, ты на ее стороне. Наорешь на нее сейчас, ночевать пойдешь на вокзал. Но блин, как же меня выбешивают такие дурищи. Ладно, ничего. Зато в полтос она будет выглядеть идеальной стройняшкой с улыбкой в тридцать два фарфоровых зуба и гладкой, как у силиконовой куколки кожей. Надо же, даже не верится сейчас, что из этого вот материала может получится что-то пристойное. Однако же я видел своими глазами.
— Просто ужас, Ириш, — сказал я, встал и приобнял ее за плечи. — Даже не думал, что он такой гнилой человек... Не зря, значит, я с ним не общался столько времени.
— А еще, представляешь, — Ирина как будто преобразилась. Она рассказывала про гнусности, которые творил в личной жизни этот незнакомый Гарик с таким огнем в глазах, будто ей это доставляло невероятное удовольствие. Как про подвиги какие-нибудь, что ли. Она издевается. Может это тест такой? Типа, давай, брательник, я сейчас буду отвратительной стервой, а тебе, чтобы я пустила тебя переночевать на диван, придется все это выслушивать...
Не выгнала. Даже выдала комплект постельного белья и предоставила в мое распоряжение продавленный и покрытый загадочными пятнами диван. Впрочем, об их происхождении догадаться несложно, учитывая то, чем мы здесь занимались в прошлый визит...
Я поворочался, устраиваясь поудобнее среди впадин и бугров. Перед носом оказался подлокотник. Ткань, его затягивающая, протерлась, в прорехе светлело некрашенное дерево. Я ухватил пальцами торчащую нитку и потянул. Тихонько захихикал. В детстве я тоже так делал, когда у бабушки гостил. А бабушка на меня ругалась. Другая бабушка, мамина мама. В отличие от вздорной и удивительной мамы отца, та была каноничной старушкой, с платочком и пирожками по выходным.
В комнате Ирины все еще горел свет. В своем времени я бы предположил, что она там в чатиках с подружками переписывается, а сейчас она чем занята? Книжку читает? Или в черненькую книжечку все, произошедшее за день записывает?
Я вспомнил, как прочитал в какой-то подростковой книжке, как герой вел дневник. И мне тут же захотелось тоже вести тайные записи. Наверное, это в классе четвертом было. Я сходил в канцтовары, купил себе блокнот в клеенчатой обложке, выдрал оттуда страницы для адресов и телефонов. Распанковал книжечку угрожающими надписями, типа «совершенно секретно» и «кто заглянет, тот чувырла». И даже примерно полгода записывал все, что со мной происходило. А потом забросил. Интересно, куда потом эта книжечка делась? И кто-нибудь читал ее, кроме меня?
Я провалился в сон как-то очень резко. Казалось, только моргнул. И вот я уже погружен в ватную тишину, руки и ноги прихвачены кожаными ремнями к неудобному деревянному креслу.
От неожиданности я даже дернулся. Безуспешно, правда. Ремни не отпустили. Ну или точнее, дело было не в ремнях. Я просто не мог пошевелиться. За пультом теперь стоял другой доктор. Я уже точно не помнил, как выглядит прежний. Но зато точно знал, что этот — другой. Он был длинный и кривой, как кочерга. Из под белой шапочки выбивались темные пряди. И брови были такие... внушительные. Не как у Брежнева, конечно, но тоже ничего так. На кармане белого халата — темное чернильное пятно. Ручка потекла, похоже.
А за пультом в этот раз сидит женщина. Совсем молодая и чем-то смахивающая на Аллу Пугачеву. Не то лохматой прической, не то верхней частью лица... Почему, интересно, она без головного убора? Это же медицинское учреждение, сюда пускают вот таких вот лахудр?
— Эксперимент номер восемнадцать, — склонившись к микрофону, произнес доктор. — Испытуемый в сознании. Старт эксперимента после слова «карандаш».
— Простите, а кто должен сказать слово, вы или я? — я криво ухмыльнулся.
— Испытуемый, вы меня хорошо слышите? — раздался из динамика искаженный голос доктора. А почему, кстати, я решил, что это доктор? Только потому что он в белом халате? А может это какой-нибудь инженер, например. И проверяет он вовсе не меня, а работу электрического стула...
— ...нейронных связей.
Доктор замолчал и вопросительно посмотрел на меня. А я понял, что прослушал, что он только что говорил. Да и ладно. Почему-то я был уверен, что ни в коем случае нельзя делать то, чего от меня здесь требуют. Не знаю, почему. Из врожденного чувства противоречия? Или это все-таки какое-то чутье меня берегло.
— Испытуемый? — недовольно проскрежетал в микрофон доктор-кочерга. Как можно вообще жить с такой сутулостью? Или это уже горб?
Я принялся разглядывать потолок. Как и стены, он был зашит фанерными квадратами. Под которыми, похоже, был какой-то звукоизолирующий материал. И если бы не ремни и кресло, то я бы решил, что это какая-то студия звукозаписи. На стенах светящимся пунктиром горели лампы дневного света. И гудели, как будто в школе во время контрольной. Когда тишина, и слышно только как ручки поскрипывают по бумаге...
— Протокол шесть, — проскрипел динамик.
Ассистентка принялась нажимать на какие-то кнопки и рычаги, но ничего не происходило.
— Испытуемый? Вы меня слышите?
Я молча смотрел на деревянные узоры на фанере. Интересно, это просто сон? И мое подсознание так вот метафорически хочет мне что-то сказать? Или?
