дурашка! — ласково произнес я, поднося рюмку к его бледным потрескавшимся губам. — Дедушка, хоть на лекаря университетов не кончал, но подобные недуги лечит как бог! Пей, Робка! Пей, дорогой! — И я одним махом опрокинул стопку в его рот, открывшийся нараспашку, словно у рыбы, выдернутой из воды умелым рыболовом.
Да и попробовал бы он его не открыть — ноздри-то я ему Силушкой осторожно передавил, лишив свободного доступа кислорода. У меня как в армии — не забалуешь: не умеешь — научим, не хочешь — заставим! А нам с командиром сейчас был нужен более-менее вменяемый оберфюрер Хартман, а не этот скулящий и воняющий кусок похмельного дерьма, который не в состоянии даже слова нормально произнести. Я его мог бы сначала и Малым Исцелением попотчевать, но не хотелось «размениваться» зазря — вдруг не поможет. А вот рюмочку на опохмел — самое оно!
Возможно, для кого-то будет удивительно это услышать, но в свое время мне эту прописную истину разжевал умудренный опытом пожилой врач — настоящий профессор-нарколог. Как бы это ни было неприятно, но справиться с похмельем надежнее всего именно путем правильного опохмела. Иначе придется ждать, пока все процессы алкогольной интоксикации завершатся сами. Часиков через десять после обильных возлияний нужно выпить стопочку крепкого алкоголя, либо эквивалентную дозу другого напитка. Поскольку активность одних ферментов стимулирует другие, повторный прием спиртного вновь активирует весь обменный каскад, и токсичный ацетальдегид быстрее окислится до безопасных молекул. Ага, вот какие умные слова дедушка знает! Не пропил еще все мозги-то!
Однако этот добрый совет не подходит регулярно употребляющим лицам, тем более откровенный алкашам — утренняя рюмка у них закономерно приведет к тяжелому запою! Лучше, друзья мои, конечнго, и вовсе водку не пить! Трезвость, оно понятно — норма жизни! Водку пить — с бесом дружить! И все такое прочее… Но если уж надрались… Лечитесь правильно, товарищи дорогие! Можно и таблеточками: аспиринчиком, парацетамолом и всякой прочей гадостью. Но поговаривают, что они в реакции с алкашкой печень еще больше разрушают, чем сам алкоголь! Так что, ну их в пень! Как по мне — так лучше по старинке! Как-то прожили без всех этих пилюль! А может, это просто я такой замшелый пенек и ретроград! Вот сейчас Робку опохмелю, а после можно и Малым Исцелением по нему пройтись… О! Смотри-ка, порозовел уже! Действует мое лечение! Воистину — действует!
— Ну что, ожил, бедолага? — Довольно проскрипел я, сбрасывая путы Гравитации с тела Хартмана и подсовывая ему под нос заранее приготовленную миску с квашенной капустой, раздобытой на кухне.
Оно бы лучше соленым огурчиком, но чего не нашлось, того не нашлось. А вот квашенной капусты у Хартманов — просто завались, словно у них дядя сторожем живет на капустной фабрике, так у него этой квашеной капусты — просто завались! Вот и шлет… кому попало [8]! Недаром англичашки называют немцев обидным прозвищем — «Kraut», что, собственно и означает «квашеная капуста» [9].
— Лучше бы я вчера умер, — проворчал Роберт, похрустывая капустой на зубах. — Вот что вы, русские, за люди-то такие? Как еще не вымерли при такой жизни? — разговорился он между делом, оживая прямо на глазах.
А ведь работает старый дедовский способ! Незаметно для Хартмана я еще прошелся по нему Малым Исцелением, и Робка просто расцвел: глаза заблестели, плечи распрямились. Немец с изумлением осторожно покачал головой из стороны в сторону, словно не веря, что терзающая его головная боль куда-то испарилась. Но голова «молчала», как будто молотобоец, терзавший его бедную черепную коробку, взял бессрочный выходной.
— А вот так и живем — хлеб жуем, — усмехнулся я, наблюдая, как преображается альпийский стрелок.
Хартман поставил миску с квашеной капустой на резную прикроватную тумбочку, откинул одеяло и опустил босые ноги на пол. С минуту он сидел на краю, задумчиво шевеля пальцами и не смея поверить, что его отпустило.
— Занятно… — произнес он. — Я словно у настоящего Мага-Целителя побывал… Ничего не болит, не ломит и не ноет, словно и не пил вчера…
— Ты, Робка, дедушку слушай! — наставительно произнес я. — Дедушка плохого не посоветует!
— Ага, не посоветует… — Хартман поморщился, вспомнив вчерашнюю попойку и доверху наполненный стакан шнапса.
— А если уж насоветовал, — продолжил я свою мысль, — то дедушка всегда знает способ, чтобы практически нивелировать гребаные последствия своего плохого совета! Так-то, малец!
Харман поднял на меня свой взгляд, видимо в поисках насмешки в моем лице, но я был серьезен, как никогда.
— Вас, русских, никогда не понять нам, немцам…
— Думаешь, что ты один такой, непонятливый? — Я вновь усмехнулся и продекламировал с чувством незабвенные строки Федора Тютчева, написанные этим выдающимся поэтом сотню лет назад:
— Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить.
Хартман, благодаря нашему тесному общению, уже довольно сносно говорил по-русски, поэтому без проблем уловил основную суть этих стихотворных строк.
— Зря наше руководство затеяло эту войну… — тихо произнес он, опустив глаза и глядя куда-то в пол. — Ничем хорошим она не закончиться…
— А ты только сейчас начал это понимать, Робка? — Я удивленно вскинул брови. — Это было ясно с самого начала! Ни одна война не принесла миру ничего хорошего! Только кровь, боль и страдания тысячам… Да что там тысячам — миллионам людей по всему свету! И самим немцам в первую очередь!
— Да… — уныло кивнул Хартман. — И самим немцам…
— Подумай об этом на досуге, сынок, — произнес я с горечью на устах. — Хорошенько подумай!
Хартман слегка заторможенно кивнул, все еще пребывая в своих невеселых мыслях, а затем вдруг судорожно огляделся:
— А я, вообще, где, Хоттабыч? Ведь это точно не «Заксенхаузен».
— А ты что, реально не узнаешь? — Я хохотнул «в кулачок». — Вроде, и не так уж много вчера выпили, чтобы у тебя память напрочь отшибло.
— Это же… моя спальня… — как-то неуверенно произнес оберфюрер. — В родительском доме… Как я сюда умудрился попасть, старик?
— А ты не помнишь? — Я хитро прищурил левый глаз, состряпав откровенно удивленную харю. Конечно же я лукавил, так как отлично помнил, каким образом Робка был доставлен в дом своей матери.
— Упомнишь тут… — Вновь надулся, словно индюк Хартман. — Ты же меня и споил, старик! Обмить, Робка! — обвиняюще ткнув в меня пальцем, по-русски произнес оберфюрер, да еще и ловко пародируя мои интонации. Комик, блин, недоделанный! Но до чего же похоже у него вышло, словно я сам на себя взглянул со стороны. Только говорок
