— Я возьму, — сказал я.
Степаныч потемнел лицом.
— Ты ведь никогда не стрелял. А СВДха — это тебе ни пистолетик. Бандура такая, что запаришься таскать. Да и для стрельбы навык специальный нужен. А патронов у меня всего ничего. Часть уйдет на настройку прицела. Останется, дай бог, штук семь.
— Отлично, — я улыбнулся. — Нам, для мясуховских, понадобится только один выстрел. Если, конечно, сделать его правильно. А так, выходит, что на тренировку останется целых шесть патронов.
— Я бы на твоем месте не стал стрелять, — проворчал Степаныч.
— А кто еще? — Посерьезнел я. — Мой план и правда — большой риск. Если провалюсь, придется быстро уходить, чтоб не поймали. А поймают — убьют на месте. Никем из вас я так рисковать не могу. Мой план, мне его и выполнять. Нет, Степаныч, даже не пробуй меня отговаривать. Я решил.
Степаныч помолчал полминуты, потом с кислой улыбкой выдал:
— Застрелят — домой не приходи.
— Договорились, — также криво улыбнулся я.
Продравшись сквозь плотно сплетенные заросли терна и боярышника, мы попали на порядевшую опушку, что развернулась с другой стороны рощицы. Дальше протянулись не тронутая человеком степь. Бугристая, поросшая зеленой травой и редкими низкорослыми кустарниками, она уходила к дальним лесистым холмам.
На синем небе, развернувшемся над степью, бежали редкие облака. Горизонт венчали горы, видневшиеся сквозь сегодняшний прозрачный воздух: ледяная вершина Эльбруса, стояла вдали величественной белой короной.
— Красиво тут, — сказал Степаныч, и в голосе его на мгновение прозвучали нотки какого-то облегчения. — Будто бы и не бывает в этих местах никаких проблем.
— Будто бы, — согласился я.
— Слышь, Вить, а давай как-нибудь выберемся на рыбалку, а? Вон на те озера. Не знаю, че там в них водится, мож карась с ладошку, и то хорошо. Но хочется мне просто отдохнуть от суеты. Подышать природой.
— Обязательно выберемся.
Старик едва заметно улыбнулся. Потом обернулся к горизонту.
— Вон, видишь? Сухое дерево стоит. Вон там.
— Ну.
Я сложил руки козырьком, прикрывая глаза от солнца. Кривое дерево и правда стояло в степи, совершенно сухое и немного зловещее, словно остов какого-то мертвого лесного чудища. Белошеяя цапля, сидевшая на нем, вскидывала голову, щелкая клювом.
— Нам туда.
Когда мы приблизились к дереву, гордая птица спорхнула. Растянув свое длинное тело, плавно улетела на широких крыльях.
— Далеко же ты забрался, чтобы от нее избавиться, — повторил я.
— Ну, — Степаныч стал к дереву спиной. — Если б мог, забрался бы еще дальше.
Он посмотрел в какую-то только одному ему известную точку над рощей, сделал три широких шага.
— Должна быть здесь.
Я принялся копать. Прорыть пришлось метра полтора. Мы со Степанычем даже стали сомневаться, что он правильно определил место захоронения винтовки, однако, стук по дереву развеял наши сомнения.
Через пятнадцать минут, мы, грязные от влажной степной почвы, вытягивали из ямы самодельный, сбитый из дерева ящик. Обернутый вощеной тканью, он был увесистым и большим, словно гроб.
Мы освободили ящик от тряпья, вскрыли прибитую гвоздями крышку штыком лопаты.
Откинув потемневшее дерево крышки, я обнаружил внутри аккуратно уложенную консервационную бумагу.
— Должна быть рабочей, — Степаныч опустился на корты у гробика. — Я хорошо постарался, когда ее консервировал.
— А че не избавился? — Спросил я. — Мог же просто разобрать и раскидать по частям в озера и речки.
Степаныч, проворно орудовавший руками в ящике, остановился, замер, потом поднял на меня взгляд.
— Не знаю, Витя, — вздохнул он. — Я так и хотел, но почему-то не решился.
Я тоже вздохнул, вслед за Степанычем.
— Не дело это, Степаныч. Да, такая трагедия случилась. Ты уже давно отомстил за дочку. Но что ж ты никак не отпустишь все это? Эта ж плетка, она как якорь у тебя на душе.
— Да умом-то я понимаю… Но тогда не смог я от нее избавиться. Просто не смог и все.
Он растерянно рассмеялся.
— Винтовка эта, как строптивая баба, которую любишь, но крови она тебе пьет литрами. И с ней не можешь, и без нее никак. Зарыл, будто бы забыл на время. А вот опять она.
— Так надо. Надо для дела.
— Да знаю-знаю, — отмахнулся он. — Слушай, Витя. А можно я тебя попрошу кое о чем?
— Конечно.
— Как закончишь с этой дрянью — выкинь ее куда-нибудь. Избавься от пушки. Я сам не могу.
— Хорошо, — Кивнул я с улыбкой. — Все сделаю в лучшем виде.
Степаныч еще немного покопался в консервированной бумаге, извлек большой сверток такой же бумаги с винтовкой внутри.
Мы перевернули ящик, очистили от земли и застелили бумагой. После, Степаныч распаковал СВД и принялся ее чистить: разобрал оружие, убрал остатки консервационной смазки и бумаги, защищавшей узлы внутри оружия. Стал вычищать ствол шомполом.
Собирая винтовку обратно, он тщательно смазал оружие новым маслом, убрал излишки ветошью. Наконец, когда все было готово, Степаныч взял винтовку стволом вверх, упер массивный приклад в бедро, несколько раз передернул затвор, в холостую щелкнул спуск.
— Ну че? — Спросил он с кислой миной. — Попробуем?
Я извлек из Степанычева мешка с десяток патронов, высыпал на наш кустарный столик.
— Армейские? — Спросил я, осматривая их.
— Не. Самопал. Купил двадцать штук вместе с СВД. Но, вроде, ничего. Не подводили, — как-то горько сказал он.
Чтобы пристрелять винтовку, мы набили ее гробик землей, утрамбовали и поставили вертикально у кривого дерева. Степаныч нацарапал на сырой древесине подобие мишени. Потом мы отошли метров на пятьсот от места. Ушли в степь.
— Ветрено, — заметил я. Перестрелять сможешь?
— Более-менее. Не идеально, но пойдет.
Вместе со Степанычем мы залегли за сухим стволом поваленного деревца. Степаныч зарядил в магазин единственный патрон. Прицелился в прилаженную оптику.
С минуту лежал он, кряхтя, словно бы не решаясь стрелять.
— Сука, язви ее, — бурчал он себе под нос. — Падла какая… На мою голову…
Матюкаясь самому себе, он, наконец, решился, задержал дыхание, нажал спуск.
Хлесткий звук выстрела прозвучал так громко, что у меня заложило уши. Эхо, казалось, докатилось до скрывшегося из вида Эльбруса.
— Мля… Мимо… — Выдал Степаныч, ковыряя в ухе. — Пуля сильно правее ушла.
— Большая точность в этом деле нам не понадобится. Только примерная, — сказал я.
Он покивал, подвел прицел. Я помог ему зарядить новый патрон. Второй раз пуля отколола сухую ветку дерева. Та разлетелась на щепки, но мишень осталась целой.
— Сука… Мля… — Сказал Степаныч и добавил еще мерзким матом. — Как в оптику гляну, перед глазами сразу картинка: черепушка одного из тех мудаков раскрывается, как шкатулка. А потом… Потом дочкино лицо…
Травма старика, видимо, оказалась гораздо глубже, чем я думал.
— Подвел? — Спросил я.
— Да вроде… Проверить надо. Я сейчас.
— Нет. Давай я сам, — посмотрел я не Степаныча.
— Патронов у нас немного, — сказал он.
— Давай, давай. Ты, видать, ее уже пристрелял.
Степаныч помедлил, но отдал плетку. Я улегся поудобнее, упер деревянный приклад в плечо. Оружие было тяжелым и громоздким. К такой штуковине я точно не привык. Ну что поделать? Учиться никогда не поздно. Степаныч снарядил мне патрон. Я вернул магазин на место и передернул затвор. Прицелился.
По советам Степаныча, поймал центр мишени не в середину перекрестья, а чуть выше. Потом нажал туговатый спуск. По ушам щелкнуло почти до боли. Тяжелое оружие лягнуло меня в плечо. Гроб винтовки вздрогнул, в нем, чуть ниже мишени, образовалась большая дыра. Разлетелись щепки, и утрамбованная земля комьями полетела в разные стороны.
— Попал, что ли? — Спросил Степаныч.
— Попал. — Улыбнулся я.
— Ну красава…
— Ты красава, Степаныч. Ты ж настроил.
Он скромно покивал.
— Ну давай, Витя, еще один патрон, для закрепления, так сказать.
