все вместе мыли руки. Нечего грязь оставлять под ногтями. А вот кушал я один. Правда, детей посадил рядом. Чтобы смотрели на меня и запоминали. Ем, а сам комментирую:
— Осанка во время приёма пищи у будущего офицера должна быть ровная. Иначе гусь он лапчатый, а не офицер… Кушать нужно не спеша, с достоинством, а еду тщательно пережёвывать, чтобы лучше усваивалась организмом и прибавляла силы. Кто глотает её, как собака, никогда не станет хорошим офицером, ибо теряет человеческий облик… Локти на стол не ставим. Так делают только свиньи… Второе блюдо необходимо кушать при помощи ножа и вилки… Нож берём в правую руку, а вилку в левую…
Говорю и ем, говорю и ем… У детишек даже слюни потекли. Было бы с чего. На первое вчерашняя уха, на второе жаренные с салом яйца, отдельно лепёшка и сбитень. Яйца, между прочим, пожарены в чугунной сковороде. Есть из сковороды я не стал. Попросил у Марфы деревяшечку, похожую на лопатку, и с её помощью переложил блюдо в тарелку. Тарелка из керамики, расписана петухами и покрыта глазурью. Такую посуду называют, вроде, майоликой. Производство, скорее всего, местное. Серебряная ложка и двузубчатая вилка тоже не тянут на импортную диковинку. Кстати, нужно тщательнее покопаться в «своих» баулах. Неужели я отправился в путь без столовых принадлежностей?
— После того, как покушали, губы необходимо промокнуть чистым платочком или салфеткой, — что и делаю, достав шёлковый платок. — Затем необходимо тщательно прополоскать рот водой, чтобы удалить остатки пищи, иначе она начнёт гнить и источать смрадный запах. Ещё лучше полоскать не водой, а отваром из трав: ромашкой, полынью, зверобоем, шалфеем… Кстати, Марфа!
— Что, Леонид Иванович? — женщина вздрогнула от неожиданности. Тоже внимательно меня слушала, хотя делала вид, что занята по кухне.
— Прохору скажи, пусть свой рот отварами полощет. Полезно это. Лучше всего полынью. Кстати, где он?
— На конюшне мастерит что-то…
— Мастерит — это хорошо. Плохо, что я не бритый. Слуга у меня был раньше, большой умелец по этому делу. Но умер, сердешный, в дороге. Простыл. Лихоманка сгубила. Некому стало меня брить, — делаю скорбное лицо.
— Конечно, конечно, Леонид Иванович, — и пулей вылетает из комнаты.
— Ну, а вы, орлы, чего задумались? Запомнили, что я вам рассказывал?
— Да! — не задумываясь, выпалил младший.
— Хорошо. Тогда садись на моё место, и повтори, всё, чему я учил…
— Э-э, — мнётся.
— Не робей, Василий Иванович! Имя у тебя такое, что не пристало робеть. Ты главное начни, а мы со Степаном Ивановичем тебе подскажем. Подскажем, же? — гляжу на старшенького.
— Угу, — кивает головой.
Правильно, он старший, негоже его подставлять. А вот внимательности учить надо. Послушает братика, вспомнит, что не так, сделает замечания. Главное, чтобы не насмехался. Во время учёбы только дураки насмехаются. Тут не цирк, а тренировка памяти. Но шутить можно, если в тему.
Пока малец с важным видом принимал гордую осанку, с улицы прибежали Марфа с Прохором. Я велел Марфе дальше заниматься своими делами, а Прохору приготовить всё для моего бритья. А дальше четыре пары ушей слушали Васькины рассуждения. Конечно, ошибался. Я ненавязчиво поправлял, и одёргивал Степана, когда тот начинал чересчур эмоционально тыкать на ошибки. Мол, старший брат должен быть рассудительным и спокойным.
Настала очередь Степана садиться на моё место, но тут Прохор объявил, что всё готово и плотоядно продемонстрировал опасную бритву. Ну, и рожа… Вылитый Джек Потрошитель. Даже боязно к нему подходить. Вдруг захочет отомстить за вчерашнее? Но деваться некуда. Мысленно попросил у всех обиженных мною людей прощение, подмигнул детям и разрешил им отдохнуть, а сам шагнул навстречу неизвестности… Прохор намазал мне лицо какой-то фигнёй, после чего бритва замелькала в опасной близости от моих глаз. Жутко. А латентный убивец, скрывающийся под маской добродушного брадобрея, только подливает масло в огонь, загадочно заглядывая в мои глаза. Хрен тебе! В наших глазах крики: «Вперёд!»
Пока меня брили, успел пропеть песню Виктора Цоя три раза. Тут рядом объявилась Марфа. Принесла откуда-то малюсенькое зеркальце и протянула мне. Охватить взглядом всё лицо сразу проблематично, поэтому высматриваю изображение по кускам. Я не спешу. Желая отомстить за пережитый мною ужас, держу интригу. В ожидании вердикта, муж с женой затаили дыхание. Как бы не окочурились от недостатка кислорода…
— Отличная работа, Прохор! — возвращаю людям надежду к жизни. — Вижу, что на тебя можно рассчитывать.
— Всегда, пожалуйста, со всем уважением, Леонид Иванович, — расцвёл мужичок.
— Тогда не буду тебя больше задерживать, — даю понять, что может заниматься, чем угодно. А то начнёт расшаркиваться, осерчаю и нагрублю. Не люблю слащавости в разговорах, противно. Кстати, нужно сходить в свою комнату. Видел в сумке какую-то парфюмерию. Вроде, одеколон. Вот и освежим личико…
ГЛАВА 7
ЯВЛЕНИЕ ХРИСТА НАРОДУ
Благоухая цитрусовым ароматом, как порезанный на дольки апельсин, стою посередине обшей комнаты и размышляю, чем же заняться дальше? Во время этого занятия вдруг замечаю, что Стёпка, Васька и Марфа заинтересованно водят своими носами, словно волки. Ага, учуяли мой парфюм!
Спасибо тебе, неизвестный Лионель Фишер, хорошее наследство мне оставил. Во флаконе действительно находится одеколон, причём цитрусовый. Интересно, в России такой делают? Скорее всего, неизвестный мне философ привёз его из Европы. Кроме одеколона я обнаружил пару батончиков душистого мыла, зеркальце, помазок и бритву. Всё было аккуратно уложено в коробочку. Прямо, как аптечка у автолюбителя. Нужно будет бритву показать Прохору, пусть сравнит, оценит. Тем более не стоит бриться чужим станком, когда есть свой, не гигиенично это. А ещё мне в комнату требуется комод, чтобы разложить по полкам свои вещи. Постоянно ковыряться в баулах уже надоедает. В доме я комодов не заметил. Только сундуки по углам. Кстати, нужно зайти в комнату к Белкиным и поглядеть, как у них там всё устроено?
— Марфуша, — ласково обращаюсь к кормилице, которая занимается каким-то шитьём, — а где обычно спят дети?
— Там, — кивает головой на дверь, глядя на меня с любопытством.
— А поглядеть можно?
— А чё там глядеть-то? — любопытство сменяется недоумением.
— Марфа, ты еврейка, что ли?
— Э-э… — сначала зависает, а потом энергично мотает головой и спрашивает обиженно, — чего это вдруг я — еврейка?
— Потому, что только евреи отвечают на вопрос — вопросом. Я же тебя спросил, можно ли поглядеть, в каких условиях живут дети? Да или нет?
— Конечно, можно. Нет там ничего тайного, — продолжает дуться.
— Тогда будь так любезна, покажи мне их комнату.
— Ну, пойдёмте, — нехотя оставляет шитье и поднимается с лавки.
— А вы куда? — грозно смотрю на детей, которые
