— Это Мавшино дыхание, — бард снова потянул носом, потом лихо скинул лютню с плеч и тронул струну, — Вот так подышишь, и кажется, что это богиня дышит тебе так нежно в ушко.
— П-ф-ф, — Креона, которая шла за нами, только скривилась, — У тебя, гусляр, мысли только о бабах?
— Только об одной, прекрасной, но холодной даме, — Виол сразу оглянулся, выдав ещё ноту на струне, — А у вас, на севере, разве не наслаждаются дыханием ветра? Не поют серенады прекрасной Моркате?
— Гусляр, если Морката дыхнёт тебе в лицо, у тебя нос и уши отвалятся, — Креона неожиданно выдавила улыбку.
— Это потому, что её согреть некому, — сразу же нашёлся бард, — Быть может, если б один горячий южный бард растопил лёд в сердце одной северной красотки, твоя богиня поняла бы намёк, где искать счастье?
У чародейки явно кончилось чувство юмора, и она смерила Виола недовольным взглядом… Принцесса Дайю же только крутила головой, пытаясь уловить суть разговора, но пока что взрослые намёки ей тяжело давались.
— Мне кажется, — сказал я, — что в таком случае просто получился бы один охлаждённый южный бард. Со льдом.
Креона улыбнулась, а Виол, открыв рот, посмотрел на меня. А потом, хохотнув, хлопнул себя по бедру:
— Ха, Маюновы слёзки мне в печень! Громада, а ведь ты начинаешь шутить!
В ответ я лишь ухмыльнулся.
— Эх, видит Маюн, с какими чёрствыми ледышками мне приходится иметь дело. Ваше сиятельство, ну хоть ваша-то душа чувствует красоту этих мест?
— У нас во дворце эстетика — обязательный предмет. А ещё музыка, искусство, философия, — с серьёзным видом кивнула принцесса, — Я хорошо чувствую прекрасное, так сказал учитель.
— Ох, за что мне это? — Виол только хлопнул себя по лбу.
Двигаясь за болтливым бардом, я всё время старался подмечать, запоминать какие-то ориентиры. Вот с этой улицы, на которую мы завернули, и вправду открылось море, растянувшееся по горизонту — одно и двухэтажные каменные дома плавно спускались вниз и, казалось, тонули прямо в воде. За крышами не было видно ни берега, ни городского порта, но прекрасно просматривалась круглая бухта, закрытая подковой из двух скалистых мысов.
На одном виднелся небольшой форт, и даже отсюда можно было разглядеть окна бойниц. Наверняка, нашпигован пушками по самое не хочу.
На втором мысе возвышался маяк, где даже сейчас курился серый дым, поднимаясь высоко в синее небо. В такую безветренную погоду это был отличный ориентир для кораблей.
Внизу, за самыми крышами торчали мачты пришвартованных в порту кораблей и лодок, но их самих видно не было. Там же кружили стаи кричащих чаек.
— Солебрежская бухта! — Виол раскинул руки, будто пытаясь её обнять, — Говорят, здесь Стрибор поёт Мавше песни о любви, поэтому ветер всегда тёплый, и шторма никогда не достают Солебрег.
Я тактично промолчал, что думал о Стриборе и его неразделённой любви к Мавше. А ведь мне ещё соединять сердца этих влюблённых…
Любовь — штука настолько же тонкая, насколько и могучая. Любой Тёмный Жрец должен вырезать из души даже намёк на это чувство, иначе он оставит лазейку врагам и конкурентам. Я сам тому яркий пример — не оставил бы лазейку, и не был бы здесь. Впрочем, я об этом не жалел.
Но что мне делать со Стрибором и Мавшей?
Тёмный Жрец во мне, склонный к интригам и тонким плетениям заговоров, подсказывал, что надо потихоньку, хитростью двигать непреклонную Мавшу к мыслям о Стриборе.
Варвар Малуш на этот счёт мыслил проще. Стать сильнее Мавши, согнуть её в бараний рог и притащить к Стрибору. «Люби!» А если тот ещё и отнимет её у меня, отобьёт в бою, то чуткое сердце богини сразу же и растает.
Проповедник во мне считал, что любить вообще нужно одно лишь Вечное Древо, поэтому его мнением можно было пренебречь.
Интрига или сила…
— На этом маяке, кстати, и живёт этот самый Ефим, — бард прервал мои мысли, тыча пальцем в далёкую башню на мысе.
— Хм, — я всмотрелся внимательнее, — А мы идём той дорогой?
— А кто ж тебя пустит на маяк? — удивился Виол, — Только с разрешением от дружины, или если задание из Предбанника. Лет пять назад был один случай нехороший, разбился корабль заревийский…
— Заревия? — я слегка удивился, вспоминая, что лучевийцы с ними не дружат. А Троецария дружит с Лучевией, и как-то само собой мне казалось, что Заревии здесь не рады.
— А что такого? Даже Лучевия с ними торгует… Как у нас говорят, «за звон монет обиды нет».
Какой-то корабль только-только заходил в бухту. Паруса у него едва вздымались, и длинное судно мягкого золотого цвета лениво дрейфовало мимо скал, практически под стенами форта.
И бард, и обрадовавшаяся принцесса Дайю сразу же подтвердили, что это — лучевийский.
— Краска-то какая свежая, — улыбалась Дайю, — Неужели отец отремонтировал все суда? Он жаловался, что флот уже потрепался, не блестит под Оком Яриуса, и всё меньше поэтов слагает стихи о лучевийских кораблях…
Я только хмыкнул. Ну надо же, какой интересный признак благополучия флота. У меня появление корабля не вызвало особой радости, и спящая интуиция приоткрыла один глаз, нехорошо так заворчала.
— Это могут быть как люди твоего отца, — сказал я, — Так и твоего дяди. Или даже среди людей твоего отца могут быть люди твоего дяди.
Дайю подтянулась поближе к Креоне и лишь кивнула.
— А выяснить это как-нибудь можно? — спросил я, — Есть у тебя знакомые мореходы, которых ты знаешь в лицо?
Та покачала головой. Но бард поднял палец:
— О, громада, не волнуйся! — он улыбнулся, — Я попробую выяснить.
Я молча кивнул, не спуская глаз с корабля, который медленно и вальяжно вплывал в бухту. Его даже не подталкивали вёслами.
Думай, Десятый, думай. Если тебе в соседней стране надо поймать племянницу, которая каким-то чудом ускользнула из твоих рук, что ты сделаешь? При этом ты явно претендуешь на трон, а иначе зачем всё это?
Я бы на месте этого дяди уже давно обложил бы Солебрег патрулями. И лучевийский корабль тоже вписывается в эту схему… яркий, заметный, который хорошо запомнят.
Смердящий свет! У меня побежали мурашки по коже, и даже Кутень вытянул морду из топорища.
Корабль здесь не просто так… Это мог быть и обычный купец, но интуиция в таких делах меня ещё не подводила. Если дядя Дайю действительно коварный человек, то у него развязаны руки — всё, что не произойдёт, можно списать на брата, на самого короля Лучевии.
Интересно, а далеко ли может отойти щенок цербера?
Кутень при одной этой мысли выскочил из дубины и, нырнув в тень под навесами и вывесками, понёсся к порту. Я пока не цеплялся к его сознанию, сказав ему, чтобы вышел на связь, когда будет на месте.
На горизонте виднелись серые пятна… Сначала они показались мне просто облаками, сливающимися с морем, или игрой нагретого воздуха над водой, но бард показал пальцем:
— Это острова. Перед Солебрегом их много, но стоит обогнуть, и попадаешь в Срединное Море. Оно огромное, а где-то в центре Остров Магов. Попасть туда, конечно, обычному человеку нельзя. Даже царю.
— Там самые сильные маги? — я жадно вглядывался в горизонт.
— Только там самые сильные маги, — усмехнулся бард.
* * *
Кутень не мог отлетать от меня далеко. Его пределом оказалось что-то около километра, и он долетел только до порта, показав мне многочисленные лодки, шлюпки, корабли.
Там кипела своя жизнь, потная под палящим солнцем, провонявшая рыбой и звучащая отборной руганью. Сновали грузчики с бочками и мешками, освобождая и наполняя трюмы; бегали друг за другом растрёпанные писцы, сверяя свои записи; орали благим матом капитаны кораблей, на своих матросов и на капитанов соседних «корыт». Тут же, совсем рядом, специально на пути к местному кабаку, стояли полупьяные шлюхи, ожидающие, когда уже матросня освободится.
Кутень сорвался с пирса и поскакал над самой водой к точке корабля вдали, касаясь кромешными коготками кончиков волн. Тут же связь оборвалась.
