проведал что ты во град наш явился, сразу к гости явился. Поминки привёз богаты и привет сердечный от Олеси Ростиславовны, — боярин масляно улыбнулся. — Привести?
— Сам зайду, — отмахнулся князь. — А ты смотрю не торопился, боярин. Я уж седмицу в Кремле кукую и сколько ещё пробуду в вашей дыре одному богу известно.
Александр Глебович русский знал с детства, от матери, что происходила из рода Волынских князей, и какого-то перевода специфичных выражений боярина ему не требовалось.
— Дык по делам торговым ездил. Постой, а тебе что, выходит, корма не собрали? Ой-ой-ой! — наигранно покачал головой боярин. — Руку на отсечение дам, сие бояре Людина конца воду мутят.
— А ты тута не причём?
— Побойся бога, Александр Глебович! Азм к тебе завсегда со всей душою. Глянь-ка, что привёз.
Колыван был опытным разводилой, и обвести вокруг пальца семнадцатилетнего юношу с горящим взором, мечтающего избавится от папиного надзора, не представляло труда. Польстить, подложить красивую девицу, подарить кинжал или меч, а то маленько серебра подкинуть. Колыван прекрасно знал, что князь «картофельный», что без дружины папы и советников ничего из себя не представляет. Однако, именно сейчас дружина у него была, а значит, следовало подвести его к нужному решению.
— С Калитою каши не сваришь, да и немощен он ныне, — подливал в свою речь елея боярин. — Тебя же зрю князем посаженным и крест целую, что за то на вече голосовать буду. Однако, надобно чтобы помимо слов за тобою и сила была.
— Ты к чему клонишь то, а Колыван? Не хуже меня ведаешь, по весне дружина к отцу отъедет.
— Знаю, знаю, княже, — боярин замахал руками. — О другом речь веду. Проведал я, где можно взять две тысячи рублей, хлопов и доспехов ладных во множестве.
— Две тысячи!!! — князь подскочил с лавки и подошел к Колывану вплотную.
— А может и боле!
— Говори!
— Князь удельный явился в княжество наше с неполную сотней, Мстислав Сергеевич из Глуховских, — продолжил говорить Колыван, отойдя от близко подступившего князя. — Говорят, что у него пять сотен холопов, скота и птах тьма, уклада доброго три тысячи пудов, жемчугов и товара прочего, заповедного, на Руси не виданного, осмь десятков саней. Да непростых, каждые по тысяче пудов везут!
— Брешешь!
— А ты иди, на торге Новгородском выспроси брешу я, али нет. В Ярославе же князь сей серебро чёрному люду горстями из бочки в два окова разбрасывал, а хлопов своих одел не хуже иных боярских сынов! — Колыван понизил голос подпустив в него загадочности. — Бают и то, будто бы он с нечистым якшается, и за то ему клады заговоренные открываются, клады вековечные. Видели и то, аки он в омуты нырял и трясины, опосля же оттудова с прибытком выходил. Ну сам то подумай. Отчего он кон порушил и велел мытарей новгородских пороть, едва они заикнулись о том дабы товар к смотру предъявить.
— Ишь ты. Ужель и в самом деле злато везёт?
— Не сомневайся, злата у него куры не клюют!
— Хорошее дело, Колыван, но ежели до деда весть дойдёт что я Глуховским князьям татьбу учинил, он с отца за то спросит, а тот с меня.
— Тю! Князь сей изгой и у дяди своего в опале, к тому же якшался с опальным Козельском князем Василием Пантелеймоновичем, что твою тётку родную умучил. Дед тебе за то слова не скажет. Тута вот ещё какое дело, бояре, из тех, что от твоего наместника корм утаивали, продали давеча князю Мстиславу вотчины у Шуйского острога без твоего на то дозволения.
— И зачем им моё дозволение, коли их вотчины в Онежской пятине.
— Тебе ведь мы в корм дали Корелу со всей Карельскою землей. Так ли?
— Верно.
— А на севере Онего корелы и живут! Выходит, они и твои данники.
— Всё это вилами на воде писано Колыван. Обдумать сие надо с наметником и с отцом посоветоваться. Слухи бродят будто у князя Мстислава дружина хоть и малая, но крепкая, а отец с меня за каждого побитого воя спросит.
— Брось. Лжа то. Всем известно, что Переяслав Пронские взяли, а он так, рядом стоял. Там и дружины то, с гулькин нос. Полсотни конных собраных с миру по нитке и пешцев из чернецов столько же, смех один. А ты пойдёшь не с татьбой, а с делом честным, Новограду угодным.
— И что за дело ты удумал. Сказывай!
— Верное дело. Боярин Даниила Юрьевич давеча отписал в вечевую избу ябеду о том, что его людишек по указке Мстислава на торге Бадожском секли нещадно. Гости же его положенного мыта не заплатили. За такую поруху тамга повелел виру и промыта взять на две тысячи рублей. Грамоту на то в приказе уж состряпали. Вона, смотри, — Колыван протянул князю грамоту с вислой печатью городского тамги. — Я ужо и выкупил её. За малым дело осталось, стребовать долг. Коли добром не отдаст, ты князя сего, самозванного своими сотнями в пух и прах разобьёшь! Злато и товаров заповедных в мошну положишь. У него одних хлопов прорва! — усердно нашептывал искуситель в уши поплывшему от таких цифр князю. — Полсотни рублей ешо от себя добавлю и жита, жита доброго двести пудов для меринов. Корма недостающего помогу собрать и в путь иди. До Онего аккурат две седмицы идти, а далее гостинец идёт ладный, по льду деланный. Попрошу же всего ничего. Илектрон весь, что найдёшь, отдай и тамге десятую часть от серебра.
— И всё?
— Не о мошне одной разумею! Коли станешь князем Новгородским, мы с тобою такого накрутим! Боярскую вольницу укоротим, Псков под руку возьмём! Всем ты хорош, князь. Умён, отважен и лицом пригож. Одного не хватает, злата и серебра. А будут они, остальное само в руки придёт. С дружиною крепкой бояре завсегда считаться будут, а без неё ты прости, аки тень, одно имя отцово…
* * *
Взолмень пришёл в себя на плоту. Голова была обвязана тряпицами вонючими, слышал он худо, и голова болела так, словно огрели пудовой булавой. Поначалу думал, что в плен попал, но за ним особо не присматривали и разрешили выходить на палубу, а там уже мужики растолковали. Князь, выходит, стену хоть и разбил, но с боярами костромскими договорился полюбовно, поэтому
