— И отныне нам предстоит иметь дело с единым кланом, что намного опаснее двух враждующих фамилий, которые готовы сожрать друг друга, взаимно ослабляя, — опять нахмурился герцог, но теперь в его словах звучал живой интерес.
— С одной стороны да, — согласилась Биэль. — С другой же…
Она сделала красноречивую паузу, будто предлагая отцу самому додумать несказанное.
— Так-так, — принял вызов старик. — Так…
Он задумался. Прошел вдоль стены кабинета, три шага в одну сторону, три в другую. Глубоко затянулся из бутылочки с перцем, громоподобно чихнув.
— Старею, — вдруг сказал герцог. — Старею… И глупею. Чувства застилают мне доводы рассудка.
Маркизе пришлось напрячь всю волю, чтобы удержать на месте нижнюю челюсть, готовую отвиснуть от удивления. Первый раз на ее памяти суровый отец признал на словах, что в чем-то был неправ.
— Этакое… — он все же не удержался от брезгливо поджатых губ. — Супружество суть новодел. Дитя законов Диабала. Его могут принять... но только ежели сам Оттовио изволит милостиво одобрить альянс. И Церковь, разумеется, но эти согласятся на все ради торжественного перехода государя в истинную веру. Придется, конечно, поторговаться с жадинами в халатах, но вопрос решаемый. То есть новый клан становится лично обязанным его величеству и зависим от него. А еще оказывается в жестокой оппозиции Сальтолучарду. Ведь отныне могущество Сибуайенн-Эйме-Дорбо-Карнавон держится на согласии Оттовио.
Он внимательно посмотрел на маркизу и промолвил:
— Умно… дочка. Умно. Как сказал не так давно этот скверный лис Монвузен, ты не женщина, но сам Эштег, создатель хитрости во плоти.
— Звучит подобно комплименту, — Биэль удержалась от улыбки. — Но, кажется, он отринул ложную веру?
— От старых привычек сложно избавиться. Что же до меня… начинаю сомневаться, тому ли ребенку доверил наше владение, — мрачно сообщил герцог.
— О, нет, отец, — легко взмахнула ладонью маркиза. — Умоляю, оставьте эти мысли. Пусть Флесса дальше в хвост и в гриву дрессирует Малэрсид. Ей нравится.
— Да, власть это блюдо, которым трудно пресытиться, — мрачно согласился герцог.
— И у нее получается, весьма, весьма неплохо. Мне же это скучно.
— Дела семьи и владения не могут быть скучными, — еще мрачнее сказал герцог.
— Меня не увлекают повседневные, рядовые заботы. Даже если они значимы и приносят выгоду. Мне интересны задачи уникальные, удивительные. Те, которые иным не под силу. Так что сейчас каждый на своем месте. Флесса развлекается, как может, дорвавшись до настоящей власти, причем с пользой. Кай воюет, опять же успешно. А я… — маркиза помолчала. — А я там, где вершатся судьбы мира. И, наконец, могу использовать свой ум, свои знания по достоинству.
— Можно подумать, я тебе препятствовал, — проворчал старик.
— Препятствовали, — с вежливой и холодной непреклонностью отрезала дочь. — Вы хотели запрячь меня и заставить тащить владение Вартенслебенов в общей упряжке. Под вашим кнутом. А я не люблю ни упряжь, ни кнуты. Разве что в удовольствиях, кои вы считаете предосудительными.
— Не хочу этого знать! — возмутился герцог. — Что же до остального, то закаленный клинок обретает единовременно и упругость, и прочность. Надо сказать, не столь уж давно я был разочарован детьми, полагая себя несчастнейшим отцом в мире. Теперь же… следует помолиться и сделать хорошее подношение в Храм, коль уж мы здесь, в духовном сердце Империи. Кажется, роптал я напрасно, гневя Пантократора.
Дочь могла бы сказать отцу многое насчет его воспитательных загонов и методик, но по целому букету причин сочла за лучшее воздержаться. Отвернулась, сосредоточившись на семисвечнике, который освещал кабинет в полуночный час. Маркиза чувствовала, что ноги держат ее лишь на силе воли. Хотелось упасть — не сесть, а именно упасть на стул, развалиться, безвольно свесив руки, позволить физиономии расплыться в гримасе удовлетворения самой собой. И немного помечтать о встрече с интересным человеком, который неожиданно заинтриговал Биэль, не без оснований полагавшей ранее, что ни один мужчина больше не в состоянии чем-либо удивить ее.
Однако было еще несколько вопросов, требующих разрешения. И в первую очередь — коробка на столе. Биэль сложила руки на животе, вымолвила, глядя в сторону:
— Как обстоят дела с нашими податями? Семья Вартенслебен по-прежнему не платит императорскую долю? Это плохо влияет на репутацию и осложняет некоторые переговоры. Мы слишком похожи на алчных временщиков.
— В день коронации я со всем почтением и на всеобщем обозрении преподнесу Оттовио причитающееся Двору мыто, — отмахнулся герцог. — Это уже обговорено. Тем более, что деньги пойдут на оплату войск, коими мы же и станем командовать.
— А… — кивнула дочь. — Понимаю. Сначала вызвать кривотолки, дать им разгореться… Затем публично осрамить клеветников и зарекомендовать себя как вернейшие из верных. При этом армия, нами оплаченная, мимоходом решит кое-какие частные задачи к нашей же пользе.
— Именно так.
Странно, однако при том, что вроде бы все вопросы были разрешены ко всеобщему удовлетворению, голос маркизы теперь звучал еще ниже и… почти зловеще. Как обещание убийства или яда в бокале.
Вартенслебены обменялись понимающими улыбками, но герцог нахмурился, почувствовав некую перемену в настроениях дочери.
— Тебе есть, что еще мне сказать?
— Да. Что в том ящике? — прямо спросила Биэль.
Удивительное дело, старик промолчал.
— Что там? — повторила маркиза и, не дождавшись ответа, едва ли не шепотом закончила. — Значит, это она…
Да, — герцог машинально опустил кончики пальцев на гладкую лакированную поверхность. — Это Клавель.
— Ты должен был спасти ее! Должен был хотя бы попытаться!
— Не забывайся! — рявкнул герцог. — Помни, с кем говоришь!
— Я помню! — и не думала понижать голос старшая дочь. — С отцом, который год за годом повторял нам о долге перед семьей! О нашем долге перед ним, как олицетворением, флагманом и штандартом семьи! И вот, когда одна из нас нуждалась, ты бросил ее акулам! Это что, дорога в одну сторону?! Все тебе и ничего от тебя?
— Она воровка! — рыкнул старик, ужасный в эти мгновения. — Она обманула и обокрала семью. Она обманула меня!
— И она заплатила за это! Дорого заплатила! Ты знал, что по ней ударит ваш комплот, ты должен был о ней позаботиться! — кричала в голос Биэль, сорвавшись. — Какова бы она ни была, она наша кровь, она наша родня. Она Вартенслебен! Кого из нас ты принесешь в жертву следующим?! Флессу? Кая? Меня?!
— Дура, — почти спокойно произнес герцог. — Неужели ты думала, я не пытался?
— Ч-что? — осеклась Биэль.
— Мы договорились!
— Не понимаю, — нахмурилась женщина.
— Мы с островными долго вели переговоры. Я сразу обозначил, что готов платить за ее жизнь и только за это. Никаких иных уступок. Тогда островные начали присылать мне ее пальцы, уши и зубы…
Биэль стиснула челюсти, однако промолчала.
— … но со временем поняли, что это бесполезно.
— Ну, разумеется, — пробормотала под нос маркиза. — Нельзя согреть лучиной каменное сердце.
— В конце концов, они разумно согласились, что деньги лучше расчлененного трупа, — старик будто и не расслышал оскорбительную ремарку. — И мы договорились.
— Сколько?
— Половина нашего годового дохода. Даже не в золоте. В фениксах.
Биэль опустила взгляд. Если это было правдой… такого выкупа не постыдился бы император.
— И что же произошло?
— Она пыталась бежать сама. По крайней мере, так донесли мои шпионы. Случайная стрела. Глупо. Нелепо.
— Ты все равно виноват, — сказала маркиза, но уже без прежней ярости, лишь констатируя факт.
— Это так, — согласился герцог. — В том есть и моя вина.
— Я ненавижу тебя, отец, — сказала Биэль, глядя прямо в глаза отца, холодные, как лед со дна океана, выцветшие от времени и бесчисленных грехов.
— Ненавижу и всегда ненавидела.
— Я знаю.
