— Пока не знаю, — сказал Угрюмов. — Вернусь в Петербург, проверю, что это за господин. А ты продолжай свой рассказ. Значит, приезжий сообщил, что в Киев должна прибыть некая девица Ванда, которая должна убить Аленского, а также самого государя. Что еще он сказал?
— Он сказал, что никто не знает, как эта Ванда выглядит. Что она отлично умеет переодеваться и менять обличье, так что выследить ее крайне трудно. Она, скорее всего, постарается проникнуть в театр. И там должно все решиться. А чтобы обезопасить государя, надо допустить в театр Аленского. Ванда будет охотиться в первую очередь на него, постарается его убить. А мы будем находиться рядом и сразу ее схватим. А государь при этом не пострадает.
— То есть он предлагал ловить Ванду, что называется, на манок? — сказал статский советник. — Интересный план… Правда, манок, то есть Богров, при этом мог пострадать…
— Да, мог, — кивнул Кулябко. — Господин Стрекало это предвидел. Но, в конце концов, речь ведь шла, в сущности, о преступнике. За свои деяния Аленский давно должен был находиться на каторге, это мы позволяли ему разгуливать на свободе, исходя из государственных интересов. А теперь эти интересы требовали принести его в жертву. Причем господин Стрекало придумал, как мы могли бы использовать Аленского двояким образом. Он приказал мне передать агенту револьвер и дать ему возможность пронести его в театр.
— Это с какой же целью?
— А затем, чтобы Аленский мог защититься от Ванды, а может, и застрелить ее. Таким образом, революционеры уничтожили бы друг друга.
— Превосходная идея! — произнес статский советник, не скрывая иронии. — И поэтому ты дал убийце оружие, которое он действительно пустил в ход. Правда, застрелил не мифическую Ванду, а главу правительства Российской империи!
— Да, все так! — произнес Кулябко, чуть не рыдая. — Но кто мог знать, что так получится?!
— Ты! — жестко заявил приезжий. — Ты должен был все знать! Все предвидеть! Для того ты и возглавляешь Охранное отделение. А ты, Кулябко, стал игрушкой в руках заговорщиков. Так что в лучшем случае тебя ждет отставка — это если ты сможешь доказать, что все так и было и ты проявил всего-навсего бездарность и бестолковость. А может, все обстояло иначе, никакого Стрекало не было и ты сам составил план убийства премьера? А, Кулябко? Тогда с тебя совсем другой спрос…
И статский советник впился глазами в лицо начальника киевской охранки.
— Но как же… Как вы можете такое предполагать?! — возопил Кулябко, вскочив с места. — Как же его не было, если его все видели? И адъютант мой, и охрана… Вы спросите! Все скажут!
— Нужно будет — спросим, — пообещал Угрюмов. — Ты сядь, мы еще не закончили. Значит, Стрекало подговорил тебя дать Богрову револьвер и пустить его в театр. А как отнесся к этому сам Богров, когда ты с ним встретился? Не удивился? Не стал возражать?
— Нет, Аленский не высказал ни малейшего удивления.
— Хорошо. А теперь опиши нам, как выглядел этот «посланец императрицы».
— Сию минуту, — ответил начальник охранки, стараясь справиться с волнением. — Значит, среднего роста… лет сорока пяти… волосы светлые… глаза серые… скулы широкие… За ухом — вот тут… — Кулябко тронул себя чуть ниже правого уха. — Тут я заметил шрам. Такой обычно остается от удара шпагой или саблей…
— Это ты молодец, что заметил, — сказал статский советник, переглянувшись со своим помощником; тот, склонившись над столом, быстро заносил в тетрадь все, что рассказывал хозяин кабинета. — Еще что-нибудь?
— Ну, одет превосходно, золотые часы носит в жилетном кармане…
— Ну, это к приметам не относится, — махнул рукой гость. — Теперь скажи, а в театре, во время спектакля, ты видел господина Стрекало?
— Нет, там я его не заметил, хотя осматривал все ложи.
— А ты, значит, был уверен, что такое значительное лицо должно сидеть непременно в ложе! — усмехнулся Угрюмов. — А после покушения? Он заходил к тебе?
— Нет, больше я его не видел, — признался Кулябко.
— А убийца, Богров, во время допросов не упоминал твоего собеседника?
— Аленский? — удивился Кулябко. — Нет, он не… Он, правда, говорил, что приказ убить Столыпина он получил от эмиссара Центрального комитета партии эсеров, какого-то Степана… Но… вы же не хотите сказать, что этот Степан…
И начальник киевской охранки замер, не договорив; как видно, ужасная догадка только сейчас пришла ему в голову.
— Да, Кулябко, рано тебе доверили такую ответственную должность, — сказал статский советник, поднимаясь. — Тебе бы еще лет десять в простых агентах послужить, может, и вышел какой-то толк. Ладно, прощай.
И, не обращая больше на хозяина кабинета никакого внимания, гости вышли.
— Итак, вот она, зацепка! — воскликнул «ротмистр Зверев», когда они со «статским советником» покинули здание Киевского охранного отделения. — Значит, некий Степан, он же Стрекало, все же был! И все приметы совпадают!
— Да, это действительно зацепка, — согласился руководитель группы. — Был человек, который детально продумал покушение на Столыпина, составил план, наметил исполнителей — и полностью осуществил свой замысел. Теперь остается только его найти и хорошенько расспросить… Но вряд ли это будет так просто. По всему видно, что мы имеем дело с человеком весьма опытным, скорее всего — с профессионалом. Смотри, как легко он развел обоих фигурантов, от которых зависел его план, — и Богрова, и Кулябко. Вряд ли такой человек оставит после себя следы, по которым его можно будет найти.
— Ну, какие-то следы в любом случае должны остаться, — уверенно заявил Дружинин. — Все-таки в эту эпоху секретные службы еще не достигли таких высот, как в наше время. Два возможных направления поисков я вижу уже сейчас. Одно — гостиницы, другое — театр. Этот Стрекало должен был где-то остановиться. И он должен был появиться в театре вечером 1 сентября — я в этом совершенно уверен.
— Да, согласен, — кивнул Углов. — Нам надо разделить все киевские гостиницы между собой и обойти их все. Хотя не факт, что «посланник императрицы» остановился в гостинице. У него в Киеве мог быть сообщник, и он мог жить у него. И в театре тоже надо побывать. Возможно, он с кем-то там общался. Но слишком много времени на эти поиски тратить не надо. Главный след ведет нас, конечно, на север, в Питер. Надо выехать туда завтра, в крайнем случае послезавтра.
— То есть ты считаешь, что там, в столице, сложился заговор против Столыпина? Там живут главные заговорщики?
— А где им жить, в Одессе, что ли? Там они, голубчики. Так что пошли в свой номер, будем постоялые дворы делить.
— Пошли, — согласился Дружинин. — А я, кроме гостиниц, готов взять на себя еще и театр. Только с одним условием: раз уж мы остаемся в Киеве на ближайшие сутки, я хочу сегодня вечером сходить на лекцию.
— На какую еще лекцию? — удивился Углов. — О новых типах телефонных трубок, что ли? Так ты сам можешь лекции читать по любой отрасли техники.
— И вовсе не о телефонах, — ответил Дружинин. — Ведь я тебе уже говорил. Я хочу сходить на лекцию Константина Бальмонта. Я о его выступлениях читал, еще в юности. Все сходятся на том, что это было нечто феерическое. И я себе не прощу, если буду здесь, рядом, и не увижу!
— Ладно, иди на свою феерическую лекцию, — усмехнулся Углов. — Она когда, вечером? Вот днем гостиницы обойдешь — ступай, слушай своего Бальмонта.
Всю оставшуюся часть дня Дружинин ходил по гостиницам. Подходил к портье, представлялся жандармским ротмистром и спрашивал насчет представительного блондина со шрамом — не проживал ли, дескать, такой. Если портье только сегодня заступил на дежурство, добивался, чтобы вызвали кого-то из прошлых смен, кто мог видеть и запомнить жильцов.
Легенда его сомнений нигде не вызвала, никто и не подумал спросить у «жандармского ротмистра» документы — как видно, было в облике Дружинина, в его манере себя держать нечто такое, что выдавало его принадлежность к «органам», как бы они ни назывались. Портье добросовестно морщили лбы, листали книги прибытия, подзывали и спрашивали слуг — однако никто не мог припомнить гостя с приметами, которые называл Дружинин. К семи вечера он завершил свой обход. Результат был нулевой — господин Стрекало ни в одной гостинице из имевшегося у капитана списка не проживал.
Пора было идти на лекцию знаменитого символиста. О билете Дружинин заранее не позаботился, а зря: как он выяснил, подойдя к кассе, все билеты были раскуплены, «певец Солнца», как себя называл сам Бальмонт, имел несомненный успех у киевской публики. Дружинин уже решил было пройти в зал, пользуясь своей «жандармской» легендой — он был уверен, что она и здесь сработает; хотя именно на поэтическое выступление в облике «ротмистра Зверева» являться не хотелось. Но тут ему улыбнулась удача: совсем рядом с ним у входа в зал остановилась молоденькая девица, по всей видимости, курсистка, и вытащила из сумочки заветную синюю картонку. Не успела девица раскрыть рот, как Дружинин уже мягко взял ее под локоть и тихо спросил: «Лишний?»
