Что ж, можно с уверенностью сказать, что часть моих чувств дошла до нее.
Я чувствовал, как в моем теле, словно обжигающий огонь, бежит кровь. Лицо у меня горело, в ушах звенело. Я не мог облечь свои слова в поэтический шепот о моей любви; лучшее, что я мог сделать, — это прямо высказать свои мысли. С точки зрения королевского рода, я, без сомнения, совершал позорное действо.
— Я не хочу ничего, кроме тебя, — сказал я. — Я хочу, чтобы ты выбрала меня, а не моего брата или кого-то другого. Я хочу, чтобы ты была моей Богиней Света и только моей. И это, конечно, не приказ, а мое истинное желание.
Я выровнял дыхание и внимательно всмотрелся в Эглантину. Наши глаза встретились лишь на краткий миг, прежде чем она отвела взгляд. Даже теперь, когда я последовал совету Розмайн и высказал ей свои мысли лично, оказалось, что она не может принять мои чувства.
Моя хватка на магическом инструменте ослабла, когда волна разочарования захлестнула меня, но затем Эглантина наконец заговорила:
— Я потрясена, что вы высказались так прямо, — прошептала она едва слышно, и я снова с силой ухватился за инструмент, когда я напрягся, чтобы расслышать каждое слово.
— Это было слишком прямолинейно с моей стороны? По правде говоря, я следую совету Розмайн. Она сказала, что политическая борьба воздвигла между нами стены, которые исказили наши намерения. Она предположила, что мы совсем не знаем истинных устремлений и намерений друг друга.
— …Она так сказала…? — спросила Эглантина.
Её щеки пылали застенчивым румянцем, таким очаровательным, что мое сердце колотилось в груди как бешеное. Я впервые видел у нее такую реакцию. Может быть, совет Розмайн действительно сработал?
— Да. Она небрежно заявила мне, что, поскольку я так плохо понимаю твои желания, мне надо будет спросить тебя о них напрямую. Ты можешь себе представить кого-нибудь более грубого, чем она? — спросил я, позволив улыбке заиграться на моих губах, в этой моей попытке поднять настроение.
Ярко-оранжевые глаза Эглантины расширились.
— Принц Анастасий, я никогда не ожидала, что вы, сможете прислушаться к столь грубым словам.
— Многое в её советах меня раздражало, но если она была права, то я действительно заставлял тебя страдать из-за моего собственного незнания твоих устремлений. По крайней мере, я хочу, чтобы ты знала, что моей целью не является и никогда не будет трон.
— Теперь я, конечно, понимаю… — сказала Эглантина, опуская глаза.
Я почувствовал, как улыбка на моем лице стала шире, когда я понял, что так выражается её застенчивость.
— Гм… Если совет Розмайн в этом вопросе верен, возможно, мне следует обратить внимание и на другие её советы.
— Вы хотите сказать, что леди Розмайн не ограничилась только этими словами…? Я не уверена, что мое сердце выдержит еще… — пробормотала Эглантина, надув губки.
Это было так мило, что мое сердце буквально запрыгало от радости. Некоторое время я наслаждался моментом, прежде чем вспомнил другой совет Розмайн.
— Это был невероятно грубый совет. Никто другой никогда не осмеливался говорить так с королевской семьей. Не хочешь ли послушать?
— Конечно желаю.
На лице Эглантины снова появилась вежливая улыбка, но я все еще видел легкую угрюмость на её лице. Это было весьма приятное развитие событий, и оно вдохновило меня начать с самого шокирующего из всех советов Розмайн.
— Во-первых, она сказала, что я должен более серьезно практиковаться в кружении веры, если я желаю, чтобы мое ухаживание за тобой было успешным. Похоже, когда мы вместе исполняем кружения, в этот момент я рядом с тобой смотрюсь довольно неприглядно.
Эглантина уставилась на меня в полном недоумении, хотя это её ошеломленное молчание длилось недолго.
— А… Леди Розмайн действительно сказала вам это? — спросила она наконец.
— Да. Я разрешил ей говорить свободно, но даже в этом случае я был ошеломлен дерзостью её замечаний. Она критиковала то, как я отпускаю тебе комплименты, говорила, чтобы я больше практиковался в игре на харшпиле, раз уж ты так любишь искусства, и многое другое.
Пока я перечислял одно замечание за другим, улыбка Эглантины словно застыла. Её потрясение было полностью понятно: немыслимо, чтобы кандидат в эрцгерцоги из тринадцатого герцогства так нагло разговаривал с членом королевской семьи.
— Розмайн совершенно не сдерживалась, а потом внезапно потеряла сознание, — объяснил я. — Она сказала, что плохо себя чувствует, но я никогда бы не подумал, что она может так внезапно потерять сознание. Для меня это оказалось неожиданностью, но я даже и не припомню, когда в последний раз видел Освина таким встревоженным…
Эглантина, слушая меня, выказывала такое разнообразие новых эмоций, что я легкомысленно упомянул о потере Розмайн сознания. В одно мгновение выражение её лица изменилось.
— Принц Анастасий, вы вызвали леди Розмайн на аудиенцию, когда она была в столь слабом здравии? Боги, как же ей должно быть было неприятно. Вы хотя бы выразили свое сочувствие?
— Я? Я готов извинить ей потерю сознания, но что касается моих извинений… Разве не будет правильным, что это она должна просить у меня прощения?
Потерять сознание на аудиенции с членами королевского рода было немыслимым позором. Розмайн придется просить о встрече, чтобы попросить у меня прощения, и я великодушно дозволю её. Предложение послать письмо с выражением сочувствия, пока она больна, не имело смысла, хотя, будь на её месте Эглантина, я бы сразу же поспешил навестить её.
— При обычных обстоятельствах — да, но запрос на аудиенцию еще не поступил, я полагаю? Это свидетельствует о том, что Розмайн еще не оправилась. Ауб Эренфест, должно быть, сейчас места себе не находит. Пожалуйста, передайте слова сочувствия не только леди Розмайн, но и всему её герцогству.
— Я понимаю… Я знал, что герцогства обычно не вмешиваются в дела Академии, но не знал, что они так часто получают отчеты.
Я не был уверен, какие сведения обычно передаются между общежитиями и герцогствами, но Ауб Эренфест наверняка был бы в панике, узнав, что его дочь была на аудиенции с членом королевского рода, упала в обморок и теперь так плохо себя чувствует, что даже не просила устроить встречу для принесения извинений.
Я не испытывал ничего, кроме сочувствия к Аубу Эренфеста, который ничего не мог предпринять, читая о том, как Розмайн свалилась без чувств в Самом Дальнем Зале, стала хозяйкой магических инструментов библиотеки и победила Дункельфельгер в диттер.
И все же было бы неразумно посылать Розмайн слова сочувствия и поддержки.
Для этого не было необходимости нарушать сложившиеся традиции. Непродуманное, неосторожное действие с моей стороны привело бы к тому, что все стали бы считать Розмайн примкнувшей ко мне. Я не хотел посылать слова сочувствия, так как никто не поймет, что я делаю это только по просьбе Эглантины.
— Эглантина, я не могу просто так взять и написать подобное письмо. Однако, если бы ты написала его вместе со мной и помогла с формулировкой… Я отослал бы его в Эренфест.
— …Если вы настаиваете, — уступила Эглантина, соглашаясь написать сочувственное письмо, в котором я бы принес извинения.
Я заметил, что её улыбка смягчилась, и протянул ей руку. Мне подумалось, что она в этот раз может не отказаться и принять её.
— Эглантина, не согласишься ли ты попозже пройти со мной в беседку, для дальнейшего обсуждения? Мне понадобится поддержка и нынешнего Ауба Классенберг, и его предшественника, если мы хотим, чтобы твоя мечта осуществилась, не так ли?
— Не думаю, что убедить дядю и деда будет так уж просто, — ответила она.
Это был не совсем ясный и недвусмысленный ответ, но это был первый раз, когда она явно не отказалась от моего приглашения в беседку, которые были хорошо известными местами времяпровождения влюбленных пар. В следующее мгновение я ощутил в себе силы выйти победителем из любой схватки. Будущие тяжелые, полные формальностей переговоры с аубом и бывшим аубом не шли ни в какое сравнение с недавним выражением моих чувств Эглантине.
