Да-а, как же давно оно закончилось, моё детство. В 21 год так ещё не казалось, а вот в 70 с хвостиком… Эх, как же мне повезло в том плане, что я стал ниспровергателем тезиса Анри Этьена[1], и являюсь симбиозом тела молодого человека и знаний немало повидавшего на своём веку старца. Может, и не такого уж старца, но по мне человек за семьдесят — как следует поживший, уход из жизни в таком возрасте никого не удивит. Никто не запричитает: «Ой, какой молодой, ещё бы жить да жить!» До пенсии дожил — уже молодец, не зря отчислял всю жизнь в Пенсионный фонд.
— Сына, когда теперь приедешь? — спросила меня мама, когда я проверял, всё ли положил в портфель, не забыл ли паспорт и деньги.
— Может, через месячишко, но точно сказать не могу. Как получится. Может, после сессии, может, после практики.
— А на юг ты вроде с кем-то ехать собирался?
— Будет видно, — неопределённо дёрнул я плечом.
— Съезди, чего ж не съездить, ни разу в жизни моря не видел.
Так-то она права, дожив до 21 года, на море мне доселе побывать не удалось. В той жизни я добрался до Пицунды только после окончания института, в 27 лет, кажется. С искалеченной ногой вагоны я уже разгружать не мог, а подработка при помощи паяльника, когда я занялся мелким ремонтом радиоаппаратуры прямо в нашей общаговской комнатушке, больших денег не приносила. Вадим из солидарности со мной тоже ни на какое море не поехал, ни после первого курса, ни вообще до окончания института. Так что все эти институтские годы я чувствовал себя перед ним в какой-то степени виноватым.
На прощание мама пыталась сунуть мне десять рублей, причём почему-то незаметно от отца, но я так же незаметно убрал руку с купюрой, процедив, что спасибо, конечно, но я сам зарабатываю достаточно, мне хватит и сумки с припасами от родителей.
Дорога в Свердловск не обошлась без приключений. Где-то на середине пути автобус встал. Оказалось, полетел ремень вентилятора и закипел радиатор. Запасного ремня у водилы не оказалось, и он стоял перед автобусом, задумчиво почёсывая лоб под сдвинутой на затылок кепкой.
— Шеф, есть старая камера? — спросил я.
— Была вроде, а зачем?
Обалдеть? Ну да, водила не старый, не такой опытный, но на вид уже за тридцать, по идее, должен знать, как можно заменить порванный ремень вентилятора. Тут даже капроновые чулки подойдут. Правда, на ногах наших пассажирок я их что-то не замечал, да и не отдал бы никто из них такой дефицит. Через двадцать минут я уже натягивал на шкив привода вентилятора вырезанный из камеры ремень.
— До города хватит, — успокоил я водителя. — Поехали.
Остаток пути прошёл без приключений, и в половине седьмого вечера я ввалился в наше общежитие. Не я один, как оказалось, на праздники-выходные съездил проведать родных, одновременно со мной к общаге подгребли ещё двое с сумками, в которых, надо думать, как и в моей, лежали съестные припасы. Мама с утра специально сбегала на местный рынок, и в дорогу снабдила меня большим шматком завёрнутого по старинке в тряпицу сала, домашней колбасы с чесноком, десятком варёных яиц, кругом «Краковской», парой 2-литровых банок с маринованными огурчиками и помидорами, и литровой банкой смородинового варенья. А батя под шумок сунул мне в сумку поллитры самогона, шепнул, что у Марьи Васильевны брал, а это была известная на весь район самогонщица, которую милиция не трогала. Что логично — её племянник был местным участковым.
Вадик приехал раньше меня. Я обнаружил его лежащим на кровати с книгой Стругацких «Хищные вещи века».
— А я уже в душ успел сходить, — отрапортовал Вадим, принимая сидячее положение. — О, чувствую запах чесночной колбасы!
— Есть такое дело. На ужин распробуем.
— Я тоже приехал не с пустыми руками. Сегодня попируем.
— Может, ребят позовём с нашей группы?
— Я не против, — согласился комсорг. — У нас соберёмся?
— Только пусть несколько табуреток и стульев с собой захватят, а то на кроватях все не уместятся. Думаю, можно народ понемногу собирать.
Вадим, несмотря на должность комсорга, был парнем компанейским. Через полчаса все студенты нашей группы, обитавшие в общежитии, включая Ингу со Светкой, собрались в нашей комнате. Костя Парамонов прихватил свою порядком раздолбанную гитару от неизвестного производителя, так как на ней отсутствовали какие-либо опознавательные знаки, включая наклейку внутри деки. Я помнил, что через пару лет дека этой гитары снаружи украсится наклейками из ГДР с изображениями красивых женщин. В СССР их стали завозить, кажется, в 1971-м, в основном демобилизованные из ГСВГ, возвращавшиеся как с обклеенными красотками чемоданчиками, так и с пачками наклеек внутри. Что уж греха таить, вот на этом шкафу на последнем курсе института я лично пришлёпнул какую-то блондинку арийской наружности.
— А кто за пивом побежит? — спросила Света.
Я скромно умолчал о бутылке самогона от бати. Пусть лучше полежит до лучших времён.
Согласился сбегать Витя Садовый, поинтересовавшись, сколько нужно взять.
— По бутылке на каждого хватит? — спросил Вадик, снова оглядывая собравшихся, и вновь не последовало возражений.
— Тогда с каждого по 35 копеек, — заявил Витя.
— За девчонок я заплачу, — сказал я, роясь в кошельке.
Витька вернулся через двадцать минут, притащив целую авоську «Жигулёвского». В 10 вечера, когда практически всё, выставленное на стол, было съедено, а пиво выпито, Вадим решительно отправил всех по комнатам. Завтра снова учиться, а значит, нужно как следует выспаться.
А ведь это первый учебный день для меня за полвека с лишним, думал я, подходя утром вместе с Вадимом к величественному фасаду УПИ. По пути закинул в почтовый ящик два письма с текстом и нотами «Ах, какая женщина!». Одно письмо я отправил в «Уральский рабочий», а второе — в редакцию молодёжной газеты «На смену!». На положительный результат я особо не наделся, хорошо если вообще пришлют ответное письмо с извинениями, в советские годы редакции ещё практиковали такую обратную связь.
Третье письмо я решил лично занести в редакцию литературно-художественного журнала «Урал», но не сегодня. Там кое-над чем нужно было поработать. К стихотворению «Ах, какая женщина!» в я собирался добавить произведение Виктора Бокова «Не руби берёзы!» и текст Николая Добронравова к песне «И вновь продолжается бой!». Бокова я мало читал, но строки «Не руби берёзы белой, не губи души лесной…» почему-то врезались в память на всю жизнь. Стихотворение было из сборника начала 80-х, а вот дату под ним я тоже запомнил — 1977-й. Так что в плагиате меня вряд ли обвинят. Что касается текста будущей песни Пахмутовой на стихи её супруга, то ни он, ни музыка ещё тоже не написаны. Я ради интереса с утра напел её как бы под нос себе при Вадике, так тот тут же навострил уши. Мол, что за песня? Мотив какой-то незнакомый. Ну я и сказал, что балуюсь на досуге стихосложением, а заодно иногда и мелодия получается. Так он возьми и предложи отнести стихотворение в «Урал». Ну или по почте отправить. Я же подумал, что и впрямь текст могут опубликовать на страницах журнала, тем более в этом году отмечается 100-летний юбилей Ленина. Естественно, тогда уж с нотами, в тексте как-никак имеется припев. А прицепом можно попробовать сунуть «Женщину». А поскольку Бог, как известно, любит троицу, то можно ещё что-нибудь лирическое подкинуть. Так и родился вариант с «Берёзами».
Правда, скорее всего, из этих трёх произведений захотят выбрать одно, и понятно какое. Но тут я пойду на принцип: либо всё — либо ничего! Согласен, по стилистике совершенно разные произведения, Добронравов стоял явно особняком. Как сочетать несочетаемое? Хрен его знает, отправлю письмо, а там будет видно. Где бы ещё второго Серёгу Зинченко найти, чтобы ноты написал… Знакомых музыкантов в Ебурге… то есть в Свердловске у меня на данный момент не имелось. Значит, надо поискать. Например, в какой-нибудь музыкальной школе. А лучше в музучилище, оно вроде на Первомайской находится. Наверняка там занятия допоздна идут, это ж не обычное ПТУ. Уральскую консерваторию я отмёл сразу, там такие деятели, что к ним на хромой кобыле небось не подкатишь, а в музучилище народ должен быть попроще.
