Сердце внезапно застучало, как ненормальное, кровь прилила к голове, воздуха перестало хватать.
Это что у меня, паническая атака?
Я остановился, сел, прислонившись спиной к стене, и попытался успокоиться. Глубокий выдох, вдох! Все хорошо, тело расслабленно, дыхание нормализуется.
Блять, я что ботаник-задрот, чтобы играть в такие игры? Я же прошел две большие войны и несколько десятков мелких компаний — вот и очередная порция воспоминаний пробилась, — у меня нервы — стальные канаты! Откуда эта паника?
Всему виной темнота и замкнутое пространство. Так, я это осознал, значит, уже победил. С обоими факторами я не мог ничего поделать, нужно было их принять.
Неужели я боюсь этого? Сколько я уже под землей? Два часа, три? Ерунда! Только пить хочется.
Когда-то одна девяностолетняя старушка в лифте сказала мне, что самое страшное в жизни — это ослепнуть и потерять способность передвигаться. Крепко меня тогда зацепили эти слова.
Два главных ее страха — они стали и моими страхами.
Ослепнуть и потерять способность ходить.
Нет!
Встать и идти. Сил еще много, а все страшилки — лишь в голове. Или, как вариант, вернуться назад и поискать иные маршруты. Что перспективнее?
С одной стороны, гладкие стены и мощеный пол — признак присутствия человека. Но тут же возникает вопрос: а как давно в тех местах был этот самый человек? Судя по всему, очень давно.
С другой стороны, если я попал в старые каменоломни, то рано или поздно я найду дорогу, и выберусь наружу. Вот только, насколько быстро?
Я, наконец, решился и пошел дальше. Все признаки паники как-то сами собой отступили, вот только я все время пытался гнать от себя простую мысль — мне отсюда не выбраться, это конец.
Иногда я отдыхал, все больше хотелось пить, но даже на стенах не было влаги, сухой холодный известняк. Потом я сделал привал, прислонился к стене и уснул, стараясь выбросить из головы все мысли. Это получилось на удивление легко, и сколько я проспал, сложно сказать, но немало, потому что очнулся я отдохнувшим, полным сил и посвежевшим, как физически, так и морально. Страх отступил, я вновь верил в себя, несмотря на окружавшую тьму.
Следующий час я брел и брел вперед, держась за стену, чтобы не потерять единственный ориентир, и когда дурные мысли вновь начали возвращаться в мою голову, я что-то учуял.
Мне показалось, что откуда-то спереди потянуло запахами костра, настолько легкими, что это могло быть просто игрой воображения, и все же я ускорил шаг, как только было возможно. И, чудо — вокруг стало чуть светлее, я уже мог разглядеть стены коридора, и камни под ногами, и свои руки. А еще через пять минут я вышел к пещере.
Сначала я услышал мерный шум, который все разрастался, по мере моего приближения. И лишь, когда я осторожно выглянул из проема наверху, то понял, что все это время слышал голоса множества людей, которые ругались, спорили, орали друг на друга, общались, даже пели, и все это происходило в просторной пещере, обустроенной под пристанище людей, обделенных деньгами и прочими благами общества.
— Эй, Сюзи, подкинь-ка дровишек, огонь почти погас! — забасил неприятный мужской голос поблизости.
— Следить надо было! Я лишь на пару минут отошла! — женский голос был не менее отвратительный, хриплый, пропитый.
В перепалку вклинился еще один, помоложе:
— Крыса! Лови ее! Жирная! Сожрем!
Мне повезло, что ход, которым я шел, окончился чуть выше уровня пещеры, метра на четыре, но этого хватало, чтобы оставаться незаметным и в то же время суметь осмотреть все пространство передо собой.
Пещера была достаточно просторна, но не бесконечно огромная, размерами сравнимая со средней станцией метро. И здесь жили люди. Отбросы общества: нищие, побирушки, инвалиды без рук и ног, уроды всех мастей — полный набор!
И вот тут уже запах стоял — будь здоров! Говном и мочой воняло так, что я чуть было не проблевался, хотя, казалось бы, привык уже к местным реалиям.
Люди в пещере жили в импровизированных шалашах, собранных из веток деревьев, у некоторых основой служили камни, другие просто лежали на полу, стараясь жаться поближе к многочисленным кострам. Тут же рядом на костре готовили пищу в массивном старом котле. Повар что-то сосредоточено помешивал длинной деревянной палкой.
Реальный бомжатник в худшем из вариантов. Антисанитария тут была такая, что удивительно, как эти люди со всеми их болячками и язвами еще двигались, шевелили руками и ногами, испражнялись и потребляли пищу.
Пещера была тускло освещена, свет пробивался сквозь крошечные проемы в своде, туда же уходил дым, иначе люди давно угорели бы на месте.
Самое гнусное, что я не видел возможности пробраться к выходу мимо этих людей. Меня непременно заметят, и тогда, пипец, к гадалке не ходи.
Пролежав на своем месте минут десять, я заметил, что люди уходили и приходили лишь в одном направлении. Значит, там был выход наружу. Но добраться до него я не мог.
Оставалось лишь дождаться ночи, когда большинство обитателей пещеры уснет, и попытаться прокрасться по краю, в надежде, что никто меня не заметит.
И тут я сделал лишнее движение, камни подо мной внезапно поехали вперед, и я вместе с ними. Руки бессмысленно хватались за все, до чего можно дотянуться, но это уже не помогало. Я рухнул вниз вместе с грудой земли и мелкого камня, каким-то чудом умудрившись смягчить падение и не повредить себе ничего, но все же удар о землю был такой силы, что полностью выбил из меня дыхание на добрых пару минут.
И пока я очухивался и судорожно пытался протолкнуть воздух в легкие, к моей шее приставили ржавый нож, надавив так, что кровь потекла по клинку, а я замер на месте, боясь шевельнуться.
Обрадованный мужской голос у самого моего уха громогласно заявил:
— Да у нас тут благородный господин! Давненько я таких не резал! Свежее мясцо!..
Глава 8
Мясцо? Людоеды? Лучше было погибнуть от рук гвардейцев, чем оказаться сваренным и сожранным местными бомжами.
Но выбора не было, меня резво подняли на ноги, окружили со всех сторон, крепко держа руки — не шевельнуться, зато нож убрали от моей шеи. Смрад от этих подобий хомо-сапиенс исходил такой, что хотелось застрелиться, лишь бы не ощущать столь мощные ароматы.
Кинжал выпал у меня еще во время падения, я был полностью безоружен.
— Дворянчик-то ободранный нам попался! — заржал кто-то справа.
— Ничего, зато мясо молодое, вкусное! — облизнулась раздутая от жира бабища с сальными волосами и огромной бородавкой на носу.
Лица, обращенные ко мне, хоть и принадлежали людям, но ничего человеческого я в них не видел: осклабленные беззубые морды, покрытые струпьями, коростой и болячками, с ничего не выражающими, тусклыми взглядами. У некоторых были видны раны, в которых, клянусь, шевелились личинки и черви. Что уж говорить про банальных вшей, крупных и наглых, которыми тут страдали все поголовно. Одеты местные были даже не в обноски, а в реальную рванину, сквозь которую просвечивали грязные, испещренные язвами тела.
От отвращения и омерзения, которые я не мог перебороть, меня скрутило и все же стошнило, и лишь это дало мне свободу: руки, державшие меня, на пару мгновений разжались, но этого хватило.
Я резко разогнулся, ударив затылком в лицо стоявшего позади нищего, да так удачно, что, кажется, сломал ему нос, второго пнул со всей дури по колену, третьего оттолкнул и тут же бросился сквозь окружившую меня толпу, яростно работая локтями.
Бабища с бородавкой заверещала и потянула ко мне пальцы, пытаясь схватить за одежду, но я мимоходом врезал ей, сворачивая челюсть, и визг перерос в хлюпающий хрип.
И все же нищих вокруг было слишком много, несколько десятков, и только благодаря эффекту неожиданности меня еще не сбили с ног, и я даже сумел прорваться через первое кольцо, окруживших меня людей.
Но со всех сторон ко мне спешили все новые и новые бездомные, и я видел, что к выходу мне никак не пробиться: снесут и затопчут.
