Уличное освещение закончилось за пределами «цивильной» части Бомбея, и смотреть в окно стало неинтересно — темень и темень. За сорок минут пути мы успели еще немного поговорить о природе преступности, отметить несомненные успехи англичан в наведении порядка на «диких» территориях — случай с Евпатием решили счесть исключением из правил — и попить чаю.
Спешившись на ничем непримечательном, оснащенным керосинками и многофункциональным павильоном — билеты, почта, найм лошадей — перроне, мы погрузились в кареты — на них керосинки продвинутее, с зеркалами, работают фарами — рассадили казаков и полицейских на организованных англичанами лошадей и поехали по ублюдочного состояния грунтовке. Свет выхватывал куски джунглей, отражался в глазах живности — ее тут много, кушать же не всех можно — пугал непривычных к шуму Высочайших караванов птиц, а противомоскитная сетка — мое любимое изделие в этих краях! — надежно отсекала кровососов. Если бы не состояние дороги, вынуждающее крепко держаться за кожаные ремни у потолка, было бы совсем хорошо.
Беседу продолжать из-за качки и тряски было затруднительно, но мы справились, обсудив живописность индийской природы. Николай «маленьким приключением» доволен — регламентированные пафосные мероприятия кого хочешь за долгие годы достанут, а спонтанность под благовидным предлогом добавила индийскому Путешествию цесаревича приятную перчинку. В ночь, в джунгли, ловить настоящего преступника, обидевшего милого сердцу подданного!
Насчет «милого сердцу» я погорячился — старообрядцев Никки не любит. Стоило Евпатию подтвердить свою принадлежность к «двуперстым», Николай сразу потерял к нему интерес. Купец не обиделся и едва ли заметил связь — он за день столько Высочайшего внимания хапнул, что на три поколения вперед хватит — а я расстроился. Почему податное население делится на сорта из-за полной фигни? Это же мешает строить единую и неделимую Империю! Это же даже не иноверцы — это самые что ни на есть православные христиане, которых внутри православно-христианской страны держат за второй сорт.
Джунгли за окном расступились, свет фонарей покатился по выстроенным из жердей заборам, за которыми рос тот самый джут, в охоте за которым и потерпел поражение Евпатий. Время от времени в кустах встречались прогалины, засеянные страшнейшим на планете растением — опиумным маком.
Многие связывают могущество Ост-Индской компании с чаем и специями, стыдливо умалчивая о роли вот этих симпатичных цветочков. Англичане — главные наркоторговцы в истории человечества. На опиуме сколачивались и сколачиваются огромные состояния, опиум позволяет англичанам держать под каблуком титанический, когда-то процветающий Китай. Верхушка Китая предавалась сладкой опиумной дрёме, тем же самым занимались и китайцы попроще. Опиум из неоткуда не берется, его нужно покупать, и англичане радостно удовлетворяли спрос. В какой-то момент Китай начал понимать, что с ним происходит, и начал пытаться сопротивляться, что вылилось в две войны, которые так и называются — опиумные. Ост-индская компания защищает свои торговые интересы, и, если они требуют превращения огромной страны с уникальной культурой, древней историей и гигантским потенциалом в большой наркопритон, англичане не пожалеют пуль и штыков.
Дорога стала получше, на полях появились огоньки — плантации охраняются, и стали слышны периодические крики снаружи. Расслышать не получается, но смысл угадать — вполне: «Стой, кто идет?», «Не твое собачье дело».
Вскоре мы увидели дом — двухэтажный, довольно большой кирпичный особняк с освещенными окнами и керосинками на фонарях у украшенного колоннами крылечка, к которому вела выложенная булыжником дорожка. Остальные постройки нас не интересуют — что нам делать на складах, в сараях и никчемных лачугах, которых местные, надо полагать, именуют «жильем для работников»?
Не бедный же человек, ну зачем на чужое позарился? Пятьдесят тысяч — не «немалая», как ее назвал мистер Эдвардс, сумма, а целое состояние. Но вот эта плантация, даже если не учитывать ее рентабельность — когда почва плодородна, климат — теплый, а работники-индусы вкалывают буквально за еду, рентабельность просто не может быть плохой — стоит гораздо дороже. Опиумный мак, впрочем, намекает — я не детектив, но тут им быть и не нужно, достаточно немного соображать и уметь смотреть на генерального инспектора, который задумчиво шевелит усищами.
— Салтычиха, — тихонько поделился я с Никки исторической параллелью.
Цесаревич едва заметно — нормально мешает обилие людей вокруг — поморщился, выражая свое отношение к такой неприятной исторической фигуре, и воздержался от комментариев.
На крылечко выкатился худющий бакенбардистый мужик лет тридцати пяти в характерном фраке. Лысину к своим годам он успел отрастить знатную, и я невольно залюбовался бликами фонарей на ней.
— Идем, — велел Николай, и мы покинули карету.
Выбрались и спутники — Евпатий сразу же начал обильно креститься, бормотать под нос молитвы и с полностью мной одобряемым злорадством глазеть на плантацию.
Разговор с дворецким, который встретил нас глубоким поклоном, доверили вести генеральному инспектору:
— Мы проделали долгий путь, чтобы поговорить с мистером Томсоном.
Вооруженная толпа и обилие супер важных людей, казалось, совсем не смутили дворецкого:
— Мистер Томсон не сможет принять вас сегодня.
А, нет, это не смелость и не легендарная невозмутимость английского дворецкого — мужик потеет, не совсем внятно произносит слова, двигается несколько неловко — а он же много лет одни и те же движения воспроизводил — а зрачки, которым в едва развеиваемой фонарями тьме положено расширяться, напоминали две черные точки.
Инспектор на опиумных наркоманов всех сортов за свою долгую жизнь насмотрелся, поэтому пришел к тому же выводу, что и я:
— Арестовать этого морфиниста.
Вяло сопротивляющегося дворецкого скрутили. Покрутив башкой, я заметил любопытно-опасливо глядящих на нас из кустов и из-за углов индусов. Из «бараков», полагаю, тоже смотрят, но их не видно — фонари не дотягиваются. Ничего, наши до туда доберутся — полтора десятка человек с фонарями отправились обыскивать постройки.
Мы прошли в дом, пропустив вперед смешанную группу полицейских, английских вояк и казаков. Освещенный массивной «керосиновой люстрой» холл встретил нас шкурой леопарда у камина, головой слона над ним же, на полке — поделки из кости, а на стене — большой портрет хмурого, худого, гладковыбритого седоволосого англичанина.
— Мерзавец, — погрозил портрету кулаком Евпатий.
Мужики тем временем обыскивали дом и приводили нашедшихся слуг-индусов в холл. Бедолаги смотрели на усаженного в кресло, прикрывшего глаза — отдыхает морфинист — дворецкого затравленными глазами. Помощники инспектора тут же их допрашивали, реагируя на напуганно-жалобные фразы на индийском мотивирующими оплеухами.
Хинди — или какая тут у них разновидность диалекта? — я не знаю, но догадаться легко: «забыл язык» — это очень древняя, но почти всегда бесполезная отмазка.
— Есть тут тот, кто тебя выпустил? — спросил я Евпатия.
Наградить за добрый поступок надо.
— Нет, — покачал он головой и ткнул пальцем в дворецкого. — А этот, значится, хозяину палку подавал, чтобы тот ею в меня тыкал.
— Соучастник, — моментально квалифицировал деяние генеральный инспектор.
Опытный.
В открытой двери появился констебль:
— Господин главный инспектор, нашли двух белых, при смерти, и троих индусов. Эти живы и в сознании, говорят — работники.
За нерадивость клеткой наказывал, видимо — работников морить себе дороже, вот и кормили и воздерживались от побоев.
— Немедленно отправить пострадавших в больницу, — распорядился инспектор. — Индусов — в участок, допросить.
— Всех, господин генеральный инспектор?
— Всех, — махнул тот рукой.
Если уж приходится дело шить, значит нужно шить его максимально объемным и применить для показательного суда. Не обольщаюсь — на индусов генеральному инспектору пофигу, но вот белые «пленники» — это уже серьезно.
