Бога, что ломки сошли на нет, тянуть к морфию перестало. Вот в таком вот духе я «отработал» с Серафимом. Получил епитимью в виде повторения молитв и наказ соблюдать рождественский пост.
Сразу после прохождение церковного «квеста», пошел на повышение уровня — отправился на Рождественку, знакомится с медфаком МГУ. Знаменитой «Медичкой». Я уже мог достаточно сносно ходить, но заставил Кузьму везти себя в инвалидном кресле. Произвести впечатление.
Произвел. Посмотреть на меня в центральном холле факультета сбежали десятки студентов. В толпе увидел знакомых — рыжую шевелюру Славки Антонова и высокую каланчу — Емельяна Винокурова.
— Господин приват-доцент, вам уже лучше?
— Как идет суд по делу Гришечкина?
— Господин Баталов, а вы вернетесь в университет?
На меня обрушилась уйма вопросов, Кузьма даже был вынужден выйти вперед и раздвинуть руки, чтобы меня не задавили.
— Господа. И дамы, — я заметил в толпе пару женских лиц. — Мне лучше, иду на поправку. Это все, что пока могу сообщить. Вячеслав, — я обратился к Антонову. — Не затруднит помочь мне с коляской? И вы, Емельян.
В «медичке» лифтов не было — так что меня затаскивали на родную кафедру Баталова — «патологической анатомии и физиологии» в шесть рук. Третий этаж — все умаялись, но не переставали болтать. На меня обрушился новый поток информации, из которого я вычленил главное. Первое. Антонов подрабатывает лаборантом на кафедре общей терапии и врачебного веществословия. Как раз это то отделение «медички», которое и занимается фармакологией. Второе, вместо профессора Талля, «патологичку» возглавил профессор Григорий Иванович Россолимо. Молодой, 34 года. Сам из греков, выпускник университета. И даже, сюрприз, защитил несколько лет назад докторскую на тему «Экспериментальное исследование по вопросу о путях, проводящих чувствительность и движение в спинном мозгу». Довольный Винокуров, который мне все это и сообщил, похвастался, что достал в библиотеке копию диссертации нового зав кафедрой — думал, что мне не бесполезно будет изучить ее.
— Обязательно ознакомлюсь — пообещал я и попросил доставить меня к кабинету Россолимо.
Вячеслав постучал в дверь с табличкой, прошептал мне:
— Григорий Иванович у нас человек либеральных взглядов, уже спрашивал о вас.
— Дождись меня, — прошептал я в ответ. — Есть дело на миллион.
— Рублей?
— Фунтов стерлингов!
Из-за двери крикнули, что можно входить, Кузьма завез меня внутрь.
— Доцент Баталов, — я встал с кресла, сделал пару шагов навстречу Россолимо. Тот поднял глаза, уронил очки на шнуровке на стол.
— Евгений Александрович!
Профессор вскочил из-за стола, подхватил меня за руку:
— Зачем же такое геройство?!
Я кивнул Кузьме, чтобы он нас оставил, начал рассматривать заведующего кафедрой. Россолимо походил на молодого Ленина. Невысокий, с залысинами на голове, прищуром хитрых глаз. Небольшая бородка и усы тоже напоминали Владимира Ильича.
— Присядьте вот сюда, на стул. Как вы себя чувствуете? Я только приступил к делам кафедры, назначен на прошлой неделе. И представляете! Сразу мне рассказывают историю профессора Талля! Мы с вами имели шапочное знакомство, на юбилее Ивана Михайловича встречались. Вспоминаете?
Это какого он Ивана Михайловича имеет в виду? В МГУ только один человек с таким именем и отчеством. Знаменитый Сеченов.
— Что-то припоминаю, — пробормотал я. — Вы извините, испытания последних месяцев….
— Не способствуют работе памяти, — подхватил Россолимо. И тут же вцепился как клещ насчет спины. Кто-то ему что-то уже рассказывал про мою травму и профессор из штанов выпрыгивал — так хотел знать, как я смог починиться. Пришлось объяснять про гематому, которая видимо сдавила нервные пути и вызвала паралич. Рассказал и о способах борьбы с этой напастью — упражнения, массаж, иглоукалывание.
— Это очень, очень интересно! — Россолимо подскочил на месте, забегал по кабинету. Потом закурил, слегка успокоился.
— Вы должны, просто обязаны, написать монографию на эту тему, это же прорыв в лечении травм позвоночника! Обязательно с иллюстрациями. Нет, надо же… специальная кровать, блоки и упражнения…и китайское иглоукалывание! Такую монографию можно было бы и в Ланцет тиснуть. Утереть нос Хартону!
Вот видно фаната. Точно писал диссер про спинной мозг… А Хартон — поди какой-нибудь конкурент-«спинальник».
— Я теперь уже к науке не принадлежу, — развел руками я. — Думаю, что…
— Извините, что перебиваю. Сразу хочу сказать — с вами поступили подло, несправедливо! Я буду добиваться вашего восстановления на кафедре!
Эх, Григорий Иванович! Как бы твоя собственная должность не стала вакантной. МГУ несколько раз «чистили» от либеральной профессуры в конце и начале века. У нас же как все работает? Поймали студентов на какой-нибудь стачке или митинге? Засадили в кутузку. А преподаватели, не все, но многие — начинают впрягаться. Писать открытые письма, петиции… И прилетает уже им. А потом будет первая и вторая Думы. Куда наивная профессура тоже пойдет депутатами — сеять доброе, вечное… Огребет еще и там при разгоне.
— Профессор, — начал я делать уже собственный подкоп. — Это все, конечно, очень благородно и я благодарен за такое отношение… Но я к вам по другому поводу.
— Какому же?
— Господин Талль завещал мне свой научный архив, переписку с европейскими медиками. Я обнаружил там несколько исследований новых лекарственных средств.
— Да вы что? И в каких областях?
— Антисептики, лекарства, призванные бороться с бактериями, профессор много изучал тему туберкулеза, переписывался с Кохом. Там тоже есть некоторые любопытные подвижки.
— Это очень интересно! — Россолимо опять забегал по кабинету. — Я завтра же, нет! Сегодня пойду к ректору и буду обсуждать с Некрасовым ваш вопрос. Вы мне нужны на кафедре! Не так! Вы нужны отечественной науке! Я же помню, как вы знакомили нас с материалами вашей диссертации по топографии сосудисто-нервных пучков бедра. Так всесторонне изучить материал… Дорогого стоит!
О как Григория Ивановича разобрало. В МГУ сейчас «рулит» ректор Некрасов. В прошлом неплохой математик, но к концу девяностых он разбрюзг; стал одутловатым и жёлтым, напоминая какую-то помесь китайца с хунхузом — ректор присутствовал на некоторых фотографиях, что хранились у Баталова в папках. Имел возможность изучить всю верхушку МГУ. А еще судя по переписке, которую я все еще продолжал разбирать — под конец жизни ректор стал еще тем ретроградом и охранителем. Про него шутили, что математик Некрасов, «прославился применением математики к доказательству неизбежной необходимости царского режима и охранного отделения».
— А декан что скажет?
Россолимо погрустнел. Похоже, с профессором Нейдингом у него не все гладко.
— Да, да, тут надо все тщательно подготовить. Если бы вы, Евгений Александрович, смогли бы сделать служебную записку на мое имя о новых исследованиях…
— То ими займутся ученики Нейдинга и других почтенных врачей императорского университета, — закончил я за Россолимо мысль. — А, может, и они сами.
— Чего же
