А как заманчиво хорошо булькала вода в стеклянном сосуде!.. Так хорошо, что лицо курившего, слегка окутанное дымком, излучало неподдельное блаженство! Чувствовалось, что чувак поймал кайф.
Все было прекрасно. Базар сдержанно шумел и неустанно двигался. Мелькали лица, одежды, товары. Высоким голосом кричали джарчи.
Далее, вышло так, что я очутился в ряду, где продавались гончарные изделия: глиняные чаши, блюда и кувшины для хранения воды.
— Какой кувшин самый хороший? — спросил я мастера, сухощавого старичка с редкой седенькой бородкой.
— Аль хамуд Лиллах ( слава Аллаху), тот, — ответил он, — который хорошо потеет. В таком кувшине вода в самую сильную жару всегда остается холодная…
Надо заметить, что туркмены, дети пустынь, уже знали, что если кому дорога жизнь, то следует советского диктатора Сталина называть добрым отцом и ясным солнышком. А так же учить русский язык и уважительно общаться с русскими из Центра.
Много своих изделий привезли на продажу сельские кузнецы и оружейники: прекрасные в костяной оправе ножи, топоры, серпы, лопаты, дверные скобы, крючки, петли. Больше всего мне понравились ножи, к которым с детства я питаю особую, пламенную страсть.
Ножи были разных размеров: от вершка до метра. С лезвиями, доведенными до бритвенной остроты. Впрочем, чему удивляться — личные враги в Центральной Азии у людей были повсюду.
Вздрогнув, я словно почувствовал дикий старый Восток; этот запах был навеян мне из туманного марева, вместе с запахом крови, как бы запекшейся на гигантском кинжале. Восток, не спокойный, теплый и сверкающий яркими красками, а холодный, мрачный, дикий, где нет мира под солнцем, где над законом смеются и жизнь висит на кончике ножа.
— И кого же надо резать таким кинжалом? Слона? — разглядывая длинный, тяжелый нож, обратился я к хозяину, торговавшему холодным оружием.
— Резить? Зачем резить? Не надо никого резить! — гневно вращая глазами воскликнул продавец ножей, с виду добродушный, розовощекий толстяк.
Глаза торговца сверкнули черным пламенем, ноздри его затрепетали. С ястребиным носом и рыжеватой, окрашенной хной бородой, этот толстяк казался мне похожим на самого дьявола. Такой и вправду зарежет, да еще тупым ножом. Зверь!
Пошарив в кармане халата, продавец оружия вынул узорчатую, величиной со средний огурец оранжевую табакерку «наскяди», раскупорил ее, запрокинул слегка голову и, постучав тыквочкой о зубы, отправил под язык добрую порцию остро пахнущего порошка — зеленого насвая. После этого от воздействия наркотика лицо толстяка как будто немного подобрело. Зажмуривая узкие глаза и не открывая рта, чтобы не выронить насвай, он с усилием, но ласково промурлыкал:
— Резить не надо. Зачем резить? Надо бурблюд привязить. Понымаешь? Бурблюд…
«Ах, вот оно что! Этот огромный нож для того, чтобы к нему привязывать верблюда. А я-то!.. Кого резать… Вот так и впросак недолго попасть».
А любитель насвая тем временем мне жаловался на свои языковые проблемы:
— Руски язык, очене, очене сложный, — говорил торговец, — каждое слово имеет много-много значений, много синонимов и все надо держать вот здесь, — он постучал себя по лбу, — в зопе.
В одном ряду с оружейниками и кузнецами расположились туркменские ювелиры — зергары — хранители самобытного искусства, его тайн и вековых традиций. Ювелиров было немного — человек пять или шесть на весь базар. Все они были уже в солидном возрасте — бородатые, убеленные сединой. Сидя на ишачьих или лошадиных седлах, зергары молча, с гордым достоинством взирали на все, что происходило вокруг. Они знали цену себе, своему призванию. И даже между собой они редко вступали в разговор.
На коврах и переметных сумах — хурджунах была разложена их работа — большей частью украшения из серебра, излучавшие свет, слепившие глаза.
Зергары никого не приглашали и никому не предлагали свой товар. Тот, кто захочет порадовать дорогим подарком жену или украсить серебром дочь к свадьбе, тот и так, без приглашения подойдет и купит все, что нужно.
Я ничего покупать не собирался, и, присев на корточки перед зергаром, углубился в разглядывание ювелирных изделий, тех самых, в которых так гордо щеголяли по базару богатые женщины.
Особенно много тут было нагрудных украшений.
Вот широкая узорчатая пластинка со множеством подвесок, на конце которых негромко позванивали колокольца. Это свадебная «букава». Другие букавы — в виде тонкой серебряной вязи. Внизу и по бокам этой вязи — два пучка таких же певучих колокольцев.
Из квадратных пластинок и круглых штампованных бляшек состояли длинные нагрудные чапразы. Здесь колокольцев еще больше — четыре пучка.
Запомнились серьги, похожие на маленький развернутый веер; соединенные тонкой цепочкой кольца — сразу на все пальцы женской руки; массивные браслеты — билезик; круглые броши — гульяка; девичье головное украшение шельпе, которое навешивается на тюбетейку.
Шельпе означает «сосулька». Эти острые блестящие «сосульки» обычно венчает серебряная трубочка-гуппа, куда для красоты вставляется перламутровый султан осеннего камыша.
Каждое изделие — будь то чапразы, гульяка, кольца, браслеты, букавы или же серьги — обильно и со вкусом инкрустировано любимым камнем зергара — сердоликом: светло-красным, оранжевым, ярко-желтым и почти лиловым, как цветок бессмертника.
Любят зергары этот камень за то, что он легко поддается обработке, и еще за то, что сердолик, по древнему преданию, обладает магической силой оберегать все живое от смерти и болезней, даровать людям счастье и покой.
Заприметив, наиболее хорошего из мастеров, активно работающего с золотом, и поставив в уме галочку, я двинулся дальше.
И перешел туда, где продавались ковры. Тут было особенно оживленно. Народу — не пробьешься: все спорят, горячатся, бьют по рукам. Каждому покупателю хотелось бы иметь такое чудо у себя в доме, как эти ковры! Оно лежало, это чудо, прямо на земле длинной, изогнутой, красной дорогой. Любой цветник, любая весна померкли бы перед ним.
Рядом с ковроделами, разложив многочисленные мешочки с красками, сидели бухарские евреи. В какой-то степени, можно сказать — мои сородичи. Свояк свояка — видит издалека. Так что я, со своим житейским опытом, поспешил завязать разговор о мелочах. Один из них, Ицхак, — приветливый и добрый человек, — сказал мне, что я могу спросить здесь у любого мальчика, и тот ответит, что уважаемый Исхак таки что-нибудь понимает в красках. Так краска, полученная из марены красильной, может давать до 400 оттенков красного цвета. Марена растет в горах, и краски из нее не блекнут и не тускнеют на коврах века.
По ходу дела от него же я узнал, что заинтересовавший меня ювелир — иранский мастер, так называемый каджар. По имени Надир-усто. Все верно, на Кавказе, в Средней Азии, в Афганистане, в Пакистане и в Северной Индии, Иран считается главной цитаделью цивилизации. Сияющей вершиной.
А иранские мастера — самыми лучшими. Даже столь знаменитые в Дагестане Кубачинские мастера на самом деле — потомки выходцев из Ирана. А так же я узнал, где живет этот Надир-усто. Мало ли, что захочу прикупить, а сейчас денег нет. А я здесь проездом.
Там же, в центре базара, продавались и сладости. На столах, составленных в ряд, лежали груды колотой кунжутной халвы, прозрачного, как горный хрусталь, сахара нобат, пестрели горки самодельных конфет и леденцов.
В больших кастрюлях аппетитно белела густая медовая пена, и было много желающих отведать ее. Продавец деревянной лопаточкой черпал из кастрюли белопенное лакомство и накладывал его покупателю прямо на подставленную лепешку. Ням-нам! Ешь — не хочу!
Все продавцы сладостей были людьми веселыми, громогласными, отличного здоровья. На каждом — поверх одежды — длинный белоснежный фартук. Народ к ним так и валил. Наверно, каждый сельский житель покупал сладости обязательно и вез их в подарок семье. И все же продавцы громко расхваливали свой товар и зазывали к себе покупателей смешными шутками-прибаутками.
