из белого меха — симпатичную, не похожую на те, что носили другие девчонки с нашего курса (студентки так и не выведали, где Нежина такую приобрела — я предполагал, что пошила сама). И зашагала к моей кровати. В её походке и взгляде я не почувствовал никакой робости или неуверенности. Хотя другие девчонки растеряно вертели головой, впервые очутившись у нас в комнате.
— Значит, это правда, — сказала Альбина.
Она остановилась в двух шагах от моей кровати, рассматривала отметины на моём лице. Хмурила брови. Выглядела Королева уставшей (будто не спала ночью — отработала смену в больнице). И взволнованной. На ткани её пальто поблёскивала влага (видел, что сегодня утром пролетали нежданные в первый день зареченской весны снежинки). Влажно блестели Альбинины щёки и губы — благодаря мокрым следам от растаявших снежинок. А вот кончик носа девушки не побелел и не порозовел (опять я сравнивал Королеву с Пимочкиной!). Зато в свете лампы искрились заплетённые в косу волосы. Нежина смотрела на меня, не моргая, будто опасалась стряхнуть крохотные капли воды, что серебрились и на её ресницах.
— Ну и зачем ты к нам пошёл? — спросила Королева. — Знал ведь, что меня нет дома!
«Да уж, — подумал я. — Это точно не Пимочкина: жалеть меня Нежина не собирается». В глазах Королевы я не заметил того сочувствия, с каким смотрела бы на меня сейчас комсорг. Совсем по этому поводу не расстроился: ненавидел, когда вызывал в людях жалость. Альбина явно не намеревалась причитать, подобно Свете, и заламывать себе руки при виде моей распухшей физиономии. Напротив — мои раны её словно не расстроили, а разозлили (что меня тоже слегка удивило).
— За вот этим, — сказал я.
Показал девушке забинтованную руку, висевшую на марлевой повязке (вахтёрша перебинтовала меня вчера вполне профессионально — не хуже, чем это делали медсёстры в больнице). Пошевелил пальцами раненной руки — намекнул Нежиной, что «не всё так плохо, как выглядит». Играть на гитаре я бы сейчас, пожалуй, не стал (мало приятного в том, чтобы играть, превозмогая боль). Но пользоваться рукой я всё же мог (если бы захотел): пользоваться левой рукой было больно, но возможно.
— Что сказали врачи? — спросила Альбина.
Она смотрела на бинт. С интересом и любопытством — взглядом врача. Будто прикидывала: стоит лечить мою конечность, или лучше её сразу ампутировать.
— Сказали, что жить буду, — ответил я.
Нежина покачала головой. Словно усомнилась в правдивости моих слов. Не верила, что «буду жить»? Или усомнилась в том, что подобную фразу могли произнести доктора?
— Изольда Матвеевна рассказала: ты верещал у нас в квартире, будто эсэсовец резал тебя на части. Кричал очень громко — тебя слышали и на других этажах.
Из соседней комнаты донёсся возмущённый выкрик — он будто наглядно продемонстрировал слова Королевы. Крик смолк, но сбил Нежину с мысли. Альбина недовольно взглянула на стену за моей спиной.
Я пожал плечами.
— Было… неприятно.
Дёрнул рукой. Скривил губы — среагировал на болевой импульс в плече. Не позволил Нежиной заподозрить меня в симуляции ранения.
— Она сказала: ты не выглядел испуганным — изображал страдания, а не страдал по-настоящему, — заявила Королева. — Она уверена, что ты легко терпел боль. Но старался не показывать ей этого.
Её слова прозвучали, как обвинение.
— Милиционерам она тоже так сказала? — спросил я.
— Нет… не знаю.
Королева повела плечом.
— Я помню, как ты вёл себя там, рядом с седьмой подстанцией, — сказала она. — Знаю, что ты тогда не испугался. И не растерялся. Да и не верещал… тогда.
Она посмотрела мне в лицо.
— А вчера эсэсовец тебя бил, и ты не дал ему отпор. Изольда Матвеевна говорила, что у него на роже ни царапинки не увидела, когда его забирала милиция.
Указала на меня шапкой.
— Он тебя, смотрю, здорово отлупил, — сказала Альбина. — Что ж ты, Усик, в этот раз не сопротивлялся? Или Изольда Матвеевна права: ты там просто клоунадничал?
«Вот тебе и добрая, милая старушка, — подумал я. — Сдала меня с потрохами. Очень надеюсь, что только Нежиной, а не ещё и родной милиции». Капитан мне не говорил о подозрениях пенсионерки. А значит, велика вероятность, что женщина попридержала свои догадки, не поделилась ими с правоохранителями. Хотя, вчера мне не казалась, что Альбинина соседка заподозрила меня в «клоунадничестве». Она так натурально мне сочувствовала, так искренне ругала сожителя Тамары Нежиной…
— Изольда Матвеевна — очень… говорливая женщина, — сказал я. — Но хорошая. Благодарен ей, что не позволила мне истечь кровью. Если бы не она…
— Да перестань, Усик!
Шапка в руке Королевы подпрыгнула вверх. Будто Нежина целила ею мне в лоб, но в последний момент передумала бросать. Мне на щёку упала капля влаги — растаявшая снежинка (холодная). Я машинально смахнул её на кровать… раненой рукой — вернул руку на подвязку. Попавшая на лицо капля воды будто смыла моё хорошее настроение. Почувствовал, что начинаю если и не злиться, то уж точно раздражаться. Ещё вчера бы не поверил, что испытаю подобные чувства, когда увижу Королеву около своей кровати.
— Она сказала, что у тебя пустяковая рана! Изольда Матвеевна в молодости много ранений повидала — хорошо в них разбирается. Говорит: у тебя всего лишь глубокая царапина. Так что не лги мне, Усик! Признавайся: зачем вчера пошёл ко мне домой?
Я вздохнул. Вдруг показалось странным, что после вчерашнего я должен оправдываться… перед Нежиной. «Уж не собрался ли ты обидеться на девчонку, Димочка? — промелькнула в голове мысль. — Ты не семнадцатилетний Комсомолец. Или уже забыл об этом? Давно ли ты стал обижаться на детей?»
— Мы договаривались с тобой, что…
— Правду говори, Усик! Зачем попёрся к эсэсовцу?!
«Что ж ты так орёшь?» — подумал я. Представил, как заинтересовались сейчас парни в соседней комнате, услышав за стеной голос Альбины. Небось, замерли, прислушиваются. Узнали голос Королевы? Если да, то первокурсникам будет о чём завтра посудачить в институте.
— Так я тебе уже ответил. За вот этим.
Ладонью правой руки я прикоснулся к забинтованному плечу.
— Ты… шёл, чтобы получить от него по морде? — сказала Альбина. — Усик, ты дурак? Или… нарочно спровоцировал эсэсовца на нападение? Я права? Зачем?
— Может, и дурак, — сказал я. — Со стороны виднее.
У меня сейчас не было настроения спорить. Вот-вот мог нагрянуть Могильный (Фролович наверняка уже ждала его). А я не собирался посвящать Пашку в наши с Королевой странные взаимоотношения. Не в последнюю очередь, потому что сам пока не понимал, каковы они.
— Значит, я угадала? Ты пошёл к нему, чтобы вызвать у него агрессию?
— Вызвать агрессию, — повторил
