Как я понял, именно эти орудия должны будут встать на земляные валы Москвы в случае нападения неприятеля.
— Неужели прямо так, под открытым небом? — уточнил я, изумлённо глядя на покрытые лазурной патиной бронзовые стволы и лафеты с зелёной шелушащейся краской.
— Увы, Ваше Высочество, предметы сии весьма объемного свойства. Слишком большой надобен цейхгауз, чтобы укрыть их!
— У нас для людей-то казарм нет, разместить на зиму войско, — негромко, будто бы самому себе, пробурчал Сакен, — так что зимою все полки наши, кроме гвардейских, отягощают постоем обывателей. До пушек ли тут!
Здесь же, у кремлевской стены, примерно там, где когда–нибудь встанет Мавзолей, сейчас скромно притулилась пара избушек.
— А это что за сараи? — не смог я сдержать изумлёния.
— А сии постройки есть кордегардия. Здесь проживают гарнизонные, Московского полка, солдаты, охранявшие пушечный парк!
Очевидно, во всём Кремле для них помещения не нашлось.
Переехав Москва-реку по длинному и гулкому деревянному мосту, прогибавшемуся под нашею каретой, мы въехали в Замоскворечье.
Трудно представить ещё одно место, застроенное так неправильно, так своеобразно, и представляющее взору путешественника такие удивительные контрасты. Улицы по большей части чрезвычайно длинные и широкие; одни вымощены камнем, в других, в особенности в предместьях, мостовая бревенчатая или даже выстлана досками, наподобие пола. Москва — город контрастов; жалкие домишки стоят рядом с огромными дворцами; подле самых красивых домов видны курные избы, крытые дранкой. У многих каменных домов деревянные крыши; некоторые деревянные дома выкрашены, а ворота и крыши железные.
Во всех кварталах множество церквей, построенных в самых различных стилях; купола покрыты медью, оловом, вызолочены или выкрашены зеленой краской, крыши у многих церквей деревянные. Крепкие, утопающие в цветущих садах купеческие дома тут соседствовуют с непролазной грязью улиц, запруженных телегами, гигантскими, выше человеческого роста, бочками и крытыми возами. В целом, Москва, и, особенно Замоскворечье, заселены и устроены очень неравномерно: одни «кварталы» походят на безлюдную пустыню, другие напоминают отдельный густо населенный городок; притом где-то стоят жалкие лачуги, пригодные лишь для деревушки, другие же вполне достойны европейской столицы.
В Петербурге такого нет. Там застройка более «регулярная» — если уж идёт улица с хорошими домами, то так и идёт до окраин. Здесь же чувствуется древний, «боярский» дух — весь город будто слеплен из маленьких островков, где в центре — господский дом, а вокруг ютится прислуга и всякого рода зависимые лица.
На выезде нас опять ждала земляная бастионная крепость, полностью окружавшая Замоскворечье — видимо, южную часть города по традиции защищали особенно тщательно. Потом мы долго ехали до Коломенского по пыльной грунтовой дороге, обильно застроенной деревнями и сёлами. Места здесь были непривычно безлесные — всё леса вокруг Москвы вырубили еще при Василии III.
Солнце уже клонилось к закату, когда мы увидели впереди сияющие в закатном солнце кресты и золоченые «яблоки» на колокольнях Коломенского.
— Ну, слава Богу, добрались благополучно! — с облегчением произнёс набожный Протасов, истово крестясь на купола.
Место это мне понравилось. Здешний дворец выглядел снаружи довольно просто, сильно контрастируя с барочно-классическим великолепием Царскосельского дворца. Он оказался четырёхэтажным, притом два нижних этажа каменные, и два верхних — деревянные. В зиму, видимо, он не топился, и в комнатах стояла приятная, прекрасно освежавшая нас после летней жаркой дороги прохлада. Отлично выспавшись, наутро мы с Курносовым и кавалерами гуляли по огромному местному саду, отмахиваясь ветками от только появившейся надоедливой мошки.
Андрей Афанасьевич, будучи единственным нашим учителем, проследовавшим за нами в Москву, взялся за дело всерьёз. Каждый день мы утром и вечером ходили в церковь, причём меня ещё и исповедовали, (Костю — ещё нет). Дообеденное время уходило на чтение катехизиса; после обеда мы гуляли по саду. Однако, когда поднялась уже нешуточная июньская жара, мы с Курносовым уговорили нашего законоучителя поменять порядок дел, чтобы гулять по утренней прохладе.
Если вы бывали в Коломенском в 20-м или 21-м веке, должно быть, видели здесь множество разных деревянных, бревенчатых строений, крытых серебристой осиновой дранкой. Но сейчас, в конце осьмнадцатого века, ничего подобного и в помине не было — всё это свезли для туристов уже при советской власти. Зато здесь, в Коломенском, оказалось множество самых живописных садов. Кроме плодовых деревьев, росли в изобилии липы, вязы и пихты с забавными, торчащими кверху шишками. Особенно хороши были мощные, в три обхвата, дубы, под которыми, говорят, маленьким мальчиком когда-то играл сам Пётр Великий.
Александр Афанасьевич, страшно любивший всякое садово-огородное дело, постоянно таскал нас на Аптекарский огород с лекарственными травами, увлечённо рассказывая, для каких нужд употребляется полынь, для каких — мята, зачем нужны подорожник и зверобой. Огороду этому, с его слов, была уже не одна сотня лет.
— А картофель тут выращивают, Андрей Афанасьевич? — поинтересовался я.
— Увы, Ваше Высочество! Полезный овощ сей, хоть и ввезен к нам давно, но по сию пору распространения у поселян не получил.
— Отчего же?
— Кто знает? Видно, просто беспривычные они! Бывает, вместо клубней ягоды едят, потом животом маются. Бывает, клубни от солнца не укроют, они и зазеленеют; ну и снова, народ через то болеет, и больше уже никакими силами их не убедишь, что корнеплод сей вполне полезен. Иные так и вообще, толкуют что, мол, дьявольское то зелье, раз под землею растёт, хотя про репу со свёклою такого никто не выдумывает.
Ндааа… Я припомнил историю, уж не знаю, правда это, или исторический анекдот, про то, как распространял картофель среди своих подданных Фридрих Великий. Он, высадив поля возле своего дворца, приказал их усиленно охранять. Местные крестьяне, видя, как тщательно сберегаются посевы, решили, что это нечто очень дорогое и ценное, и стали усиленно воровать клубни и сажать их у себя. В общем, Старый Фриц (кстати, умер он совсем недавно, года четыре назад), проявил в этом деле неслабое знание человеческой природы и тонкость непрямых действий, удивительную для такого солдафонистого господина, каким я его всегда считал.
Всё это конечно хорошо, да только, как известно, что русскому здоро́во, то немцу — смерть, и наоборот. Россия слишком велика, чтобы приобщиться к картофельному делу от одного единственного дворцового поля. Нам надобно делать как-то по другому; а то у нас, чего доброго, колорадские жуки заведутся раньше, чем картофель, и сразу же с голоду вымрут.
— А кто-то занимался распространением картофеля в наших краях? — спросил я Самборского.
— В Петербурге имеется Вольное экономическое общество, учреждённое для улучшения земледелия. Да и тут, ближе к Москве, есть один господин, очень увлеченный внедрением новых сортов и культур, и вообще, хозяйственными улучшениями: тульский помещик, Андрей Тимофеевич Болотов, управляющий Её Императорского Величества Богородицкими поместьями.
— А вот бы его, Андрей Афанасьевич, пригласить сюда, поговорить с ним!
Самборский с сомнением покачал головою.
— Сейчас это будет, наверное, затруднительно. Ведь императрица уже едет из Тулы сюда, и вскорости тут будет, а с нею много её спутников. Они заселят и дворец, и все окрестные места, и Болотову трудно будет найти даже место, чтобы здесь поселиться. Затем будут празднества в честь 25-летия воцарения Императрицы Екатерины, и в Москве опять будет масса народу. Впрочем, в Москве у него, кажется, есть родственники, — должно быть, он сможет поселиться там.
— А сейчас он где, в Богородицке?
— Сего я, конечно, не ведаю; но, должно быть, в Туле, ведь там императрица встречалась со своим дворянством! Наверно, и он в губернский город верноподданно поспешил!
