увезли.
Проводница ушла. Приближение города чувствовалось не только интуитивно, но и было вполне осязаемо. Освещенные участки за окном попадались все чаще: полустанки, поселки, переезды, фары машин на трассе неподалеку, заправочные станции, рекламные щиты… И мое отражение в черном зеркале окна скользило над этой полусонной реальностью.
Поезд замедлил ход. Я решил, что пора готовиться к выходу – закинул за спину холщевый рюкзачок с пожитками, прошел в тамбур. Там уже суетилась другая, молоденькая проводница в черной юбке и белой сорочке. Куда подевалась та полная женщина в синей униформе, что по секрету поведала мне историю призрака, было непонятно. Впрочем, в поездах дальнего следования ночные пересмены проводников непредсказуемы. Возможно, подумал я, одна легла отдыхать, а напарница приняла дежурство до утра.
– Мужчина, в сторонку, пожалуйста, – попросила проводница, дабы я не мешал ей открывать дверь.
Я посторонился. Поезд уже ехал со скоростью человеческого шага, когда в открытый тамбур ворвалась прохлада летней ночи.
Пассажирские поезда бывают столь длинными, что высокие платформы достаются лишь первому десятку вагонов. Хвост состава, и особенно последний вагон, зачастую останавливается едва ли не за пределами станций. Я бодро спустился на платформу и, почувствовав под ногами земную твердь, ощутил, наконец, близость дома, контрастного душа и тепленького местечка в постели под боком у заспанной жены. Вздохнув полной грудью, я огляделся и замер от неожиданности. Впереди, там, где полагалось находиться зданию вокзала, виднелась постройка с двускатной крышей, венчающим ее куполом, похожим на тюбетейку, и колоннадой у выхода на перрон. Получалось, что до города я не доехал, вышел на какой-то промежуточной станции.
Вагон закрыли, едва я его покинул, потому вернуться без помощи проводницы не было никакой возможности.
– Эй! – крикнул я, в надежде, что проводница меня услышит и впустит назад. – Откройте! Это не моя станция!
Ответом мне была тишина. Я отступил чуть назад, окинул взглядом состав, в надежде обнаружить открытый вагон. Однако поезд оказался наглухо задраенным, будто готовился к погружению на морское дно.
– Откройте! – закричал я еще громче и принялся барабанить кулаком по двери.
Никто не отозвался, а поезд, между тем, вздрогнул всем своим могучим металлическим телом, заскрипел, застонал, и медленно покатился вперед, не простояв на этом забытом богом полустанке и полной минуты.
– Да что же вы делаете, изверги?! – кричал я вслед уходящему составу.
Ночь, пустая платформа, тусклый свет бездушных фонарей, и тишина, едва-едва разбавленная раскатами далекого грома. Зарницы плескались над горизонтом, а воздух, пропитанный креозотом, казался густым и влажным.
Створки массивных дубовых дверей были распахнуты настежь. Я вошел в здание вокзала, осмотрелся. Ни души. Странное дело, но до сих пор я не встретил ни одного человека на этой станции без названия: вывеска с топонимом на глаза тоже пока не попалась.
По обе стороны от сквозного прохода, вверху, под самым потолком, среди пафосной советской лепнины горели тусклым светом две матовые полусферы дежурного освещения. Вдоль глухих стен стояли скамейки на фигурных чугунных ножках, стилизованных под львиные лапы. Нечто подобное доводилось видеть в городском парке. Те скамьи называли винтажными, и они редко пустовали в сезон. Окошко кассы, обнесенное железной решеткой, заперто. Рядом, на экране справочного автомата пожелтевший тетрадный листок с надписью химическим карандашом – «Не работает». Складывалось впечатление, что место это покинуто навсегда и лишь по рассеянности уходившие люди не погасили за собой свет.
Все это выглядело странным и не поддавалось логическому объяснению. Я уселся на винтажную скамейку и пытался рассуждать здраво: если здесь остановился поезд дальнего следования, то это достаточно крупный населенный пункт. Таких на этом отрезке железнодорожной ветки было всего два, и на обоих, я это отчетливо помнил, поезд покорно останавливался и добросовестно выстаивал на каждой не менее трех минут. К тому же, несмотря на ночь, на обеих станциях было достаточно людно. Здесь же сошел я один, поезд немедленно уехал, а сама станция будто вымерла.
Рассудив, в конце концов, что сидение на скамье в пустом зале ожидания никоим образом не ускорит мое попадание домой, я решил выйти на привокзальную площадь, в надежде поймать такси. Впрочем, даже будучи очень далеким от извозного бизнеса, я прекрасно осознавал, что около такого тоскливого места таксист, будь он в здравом уме, вряд станет дожидаться клиента.
Массивная дверь, ведущая на улицу, поддалась на удивление легко, а едва распахнулась, по глазам ударил солнечный свет. От неожиданности я вздрогнул и отступил назад, оглянулся. За открытой на перрон дверью по-прежнему простиралась угрюмая ночь. Я почувствовал, как ожили на голове волосы, как по спине волной пробежали мурашки.
– Что за!.. – невольно вырвалось из меня.
Какое-то время я попеременно глядел на ночной перрон и дневную улицу. Если то, что прежде происходило со мной этой ночью, еще худо-бедно вмещалось в устоявшиеся рамки привычного мира, то граница дня и ночи по линии забытого богом и людьми вокзала, самым бессовестным образом игнорировала пределы реальности.
Сделав шаг к двери, ведущей на улицу, я остановился. В этот момент пришло осознание простой истины – я жалкий трус. От одной только мысли, что переступив порог этого вокзала, я никогда не смогу вернуться домой, мне сделалось дурно, затряслись руки, отказались слушаться ноги.
Я снова уселся на скамью: понадобилось время, чтобы осмыслить происходящее. Когда мне бывает страшно, я «прячусь в домик». Я становлюсь ниже травы, тише воды, и существую так ровно до тех пор, пока кто-то, кто смелее меня, не объявит, что опасность миновала. В этом тяжело признаваться даже самому себе, но, увы, это так, это горькая правда – я трус.
То, что физика мира полетела ко всем чертям, заботило меня меньше всего. Я умозрительно искал выход из той данности, в которую попал, и не находил его. Я чувствовал себя парашютистом, выброшенным из самолета. Вернуться на борт уже не было никакой возможности. Оставалось смириться и падать. Какой будет встреча с землей – зависело и от меня самого, и от укладки парашюта, и от капризов погоды, и от места приземления. Все, что требовалось на первом этапе – это вовремя дернуть кольцо. Но прежде предстояло найти, нащупать эту заветную деталь экипировки.
Как бы ни было страшно выходить из «домика», я сделал это. Однако окончательно побороть трусость не удалось, потому отправился я не на дневную сторону, а снова погрузился в липкую предгрозовую ночь. Я пришел оттуда, потому естественным желанием было вернуться. Где-то там, в городе, в эту ночь был погружен мой собственный дом, моя жена и мой маленький Егорка. К тому же
