«Не торопись, Спиря. Теперь уже некуда торопиться! Черт! Не богохульствуй! Прости, Господи, но как же все еще болит голова! И в ушах шумит! Я думал, что уже ничего болеть не будет. Так, ладно! Я лежу на боку. Стоит чуть повернуть голову... ».
Я повернул голову к земле. Опять открыл глаза.
«Мать сыра земля. Грязная какая! Неровная. И почему так много стеблей соломы?! Лужица. На мочу похоже по запаху. Запах! Я чувствую запах!»
Мимо пронеслись грязные голые детские пятки. Потом мужские ноги в сапогах.
«Прямо скажем, пока не впечатляет!»
Я взглянул наверх. Отшатнулся. На меня с любопытством взирала длинноухая ослиная морда. Тут же чья-то рука дернула осла за шею. Тот послушно двинулся, открыв мне обзор. Полукруглая арка. Кирпич. Грязь.
«Очень странно. Совсем не так я все это себе представлял!»
Сделав усилие, присел. Голова безвольно повисла. Потянул руку к голове. Запекшаяся кровь.
«Ну, хоть не хлещет! Стоп! Откуда копна волос? На тот свет – с кудрями до плеч, как в 18? Я же лысый последние лет пять!»
Попытался встать. Что-то звякнуло под животом. Сунул руку. На ощупь кожаный мешочек. Достал. Так и есть. Открыл. Какие-то неведомые мне монеты, золотые, одна, вроде, похожа на английский соверен.
«А говорили, что в гробу и в саване карманов нет! – подумал, перебирая монеты грязными пальцами. — Это что: плата за проход?»
В следующую секунду я застыл. Перестал заниматься монетами. Вернул мешок на место. В ушах перестало шуметь. Слух вернулся. И то, что «докладывали» мои уши, меня совсем не устраивало.
«Это же муэдзин поёт?!»
Я напрягся. Ошибки быть не могло. Муэдзин. Посмотрел на цепочку людей, двигавшихся мимо меня к свету и не обращавших на меня никакого внимания. Прислушался.
«Я их понимаю! И это очень плохо! Потому что они говорят на турецком!»
Я взвыл.
«Да вы что – издеваетесь?! Вы меня ко входу в мусульманский рай забросили, что ли?! Господи, за что?! Еще этот осел… Нет, нет, нет..."
Я сделал усилие, цепляясь за грязную стенку поднялся на ноги, чуть постоял согнувшись, ожидая, пока перестанет кружиться голова. Поменяв руки, развернулся к свету. Перебирая рукой по стене, на полусогнутых ногах поплелся к выходу из-под арки. Наконец, дошел. Осторожно выглянул.
Увиденное ошарашило. Страшно влиться в бредущую толпу разряженных, как на карнавал, людей, словно сбежавших из погорелого театра. Смуглые, черные, белокожие. Облаченные в безумную смесь всех стилей и фасонов, словно из костюмерной голливудского исторического блокбастера. Бордовые фески. Белые, бело-голубые и зеленые тюрбаны. Колпаки, малахаи, тюбетейки. Зонтики, прикрывающие женщин, закутанных в кисею и кашемир так, что видны лишь глаза.
Это разноцветье то и дело рассекали черные тени оборванцев-мальчишек. Неторопливо шествовал важный господин во вполне европейском платье, окруженный троицей гордо вышагивающих усачей в странных белых юбках и с большими кривыми кинжалами за широкими красными кушаками. Им уступали дорогу и похожие на армян бородатые мужики в халатах-накидках без рукавов, и узнаваемые греческие попы в расшитых рясах, и смуглые молодцы в кавказских черкесках, вооруженных кинжалами и саблями в богатых ножнах…
Вокруг – теснота. Кривые узкие улочки, заваленные нечистотами. Дома, будто наспех сколоченные из досок немыслимых расцветок, цепляются друг за друга уступами. Окна домов заколочены. Кругом следы пожаров и руины, которых никто не прячет. Вынесенные на улицы лавки с товарами. Брадобреи, тут же стригущие и бреющие своих клиентов. Столики харчевен... Все это лишь способствовало толкотне и беспорядку. Тощие собаки шныряли под ногами. Ни одного дворца, мечети, красивого парка или фонтана, за которые можно было бы зацепиться глазу. Лишь невероятная толпа и гомон сотен языков, из которых ухо улавливало знакомые звуки анатолийского турецкого, на котором говорили в моей семье. Куда я попал?!
Я осторожно влился в этот поток: мои лохмотья никого не впечатлили. Лишь пару раз кто-то брезгливо оттолкнул меня к ближайшей стене. Теперь я настороженно крался вдоль домов, стараясь оставаться незаметным.
«Лохмотья? Где мой модный французский костюм?!».
Ближайший перекрёсток принес надежду. В глубине очередного кривого тупика – судя по всему торгового конца, заставленного мешками с крупами и ящиками с какими-то сухофруктами, прятался небольшой фонтанчик, пристроенный к дому. Я бросился к нему в надежде увидеть, наконец, свое лицо, смыть кровь и прилипшую грязь, которые стали уже невыносимы. Но мое отражение в воде интересовало меня в первую очередь.
Украшенная резьбой в восточном стиле арка, высеченная прямо в стене и изрядно потрепанная временем, моего внимания не привлекла. Куда важнее – большое каменное прямоугольное корыто, куда стекала вода из краника на стене. С ее глади на меня смотрело чужое лицо в обрамлении копны темных волос, нечёсаных и слипшихся. Я словно превратился в Шарикова, лишь с греческим колоритом и более молодого. И так же, как он, я поднял руку к виску в немом вопросе: кто же я такой?
Не в силах разглядывать чужую мне рожу, я зачерпнул воды и попытался привести в порядок лицо, скорее размазав, чем отмыв грязь и кровь. Еще раз опустить руку в корыто мне не дали. Резкий удар по ногам заставил меня отпрыгнуть от фонтанчика.
— Дувар чешмерли не для вшивых гяуров! – грозно наступал на меня какой-то старик в чалме и плотном халате, размахивая клюкой и будто выплевывая турецкие слова. – Смотрю, твои щиколотки уже знакомы с палкой.
От стены дома отвалился толстый торговец скобяным товаром и горшками всех размеров, в широкой рубахе до пят и в красной феске.
— Поди прочь, глупый старик! В Империи все равны. Нашелся тут ревнитель обычаев! Помню тебя: когда тут ходили русские солдаты за водой, ты не был столь грозен. И не смел их гнать от воды. Да что там! И видно тебя не было, гордый осман!
— Дувар для омовений перед молитвой, а не для грязи уличного попрошайки! – не сдавался старик.
— Пошел прочь! – повторил торговец, отталкивая старика от меня. – Умывайся, мой друг. Ты грек?
Молча кивнул в знак согласия и принялся энергично отмывать лицо.
— Промой свою рану на голове, – протянул мне неожиданный спаситель маленький керамический кувшин. – Ты анатолиец или фанариот[1]?
— Где я? – уклонился я от ответа. – Что за город, что тут происходит?
— Крепко же тебя приложили по голове, синтрофос. Ты в граде Константина, городе тысячи языков, процветающего под сенью нашего великого султана Махмуда Второго, победителя янычар, да продлит Аллах ему годы жизни, а наш Христос подарит мужскую силу!
— Я в Стамбуле? – вскричал я.
— Что за Стамбул, друг? Совсем у тебя с головой беда. Османы наш любимый Константинополь зовут порой Константинийе и даже Аситане, или просто столицей. Про Стамбул не слышал прежде. Ты лучше тут не задерживайся. Этот мерзкий старикашка, бесчестный Онур, может стражу позвать. Думается мне, он разглядел в тебе ионита, а таких тут не жалуют, сам понимаешь.
Ровным счетом не понимаю. Ничего не понимаю!
Оглянулся, пытаясь пригладить мокрые волосы. Старика видно не было, но это ничего не значило. Беда не приходит одна. Из-за угла бурлящей людским потоком улицы может внезапно выскочить кто угодно. Мне сейчас конфликты не нужны.
— Двигай в ту сторону, – махнул рукой на неприметный проулок мой нежданный спаситель, – забирай все время левее и выскочишь к Капалы-Чарши, к Гранд Базару. Там затеряться не трудно.
— Спасибо, друг! – прижав руки к груди, взволнованно воскликнул.
— Вот этот негодяй! Стража – сюда! – раздался визгливый голос моего врага совсем рядом.
Я без раздумий бросился в проулок, но прежде от души запулил кувшинчиком в голову этого демона. Звон разбитой керамики и гневные крики пополам со стенаниями стали бальзамом моей душе, которой сегодня уже досталось. Сначала грузины, теперь злобный турок – сколько можно!
Несколько поворотов странной улочки – и я выскочил на открытое пространство, оказавшееся большим загоном для овец. Перескочив ограду, я забежал внутрь отары, где почти застрял. Пришлось раздвигать мечущихся и путающихся под ногами барашков, поскальзываясь на их «горохе» и хватаясь за пышные, но грязные шкуры, чтобы удержаться на ногах. Старик – он меня продолжал преследовать, как я заметил краем глаза – поступил мудрее. Он бросился вдоль ограды, протискиваясь между домами и загоном, и мог догнать меня у выхода, к которому я стремился. Чтобы избежать ненужной встречи, я прибавил ходу, активно загребая руками, будто пловец в овечьем море.
